Екатерина Мень: «Чтобы не замыкаться в себе, нужно прикладывать усилия. Российский аутист – это игрок в русскую рулетку Появились ли у вас свои герои в аутизме

Известные представители мировой науки и медицины 18-20 апреля соберутся в мультимедийном пресс-центре РИА Новости на I Московскую международную конференцию "Аутизм: вызовы и решения". Насколько распространены расстройства аутистического спектра (РАС) в России? Нуждаются ли отечественные специалисты по аутизму в обмене опытом с зарубежными коллегами? На эти и другие вопросы корреспонденту РИА Новости Анне Курской ответила эксперт фонда "Выход", президент АНО "Центр проблем аутизма" и член оргкомитета конференции Екатерина Мень.

— Екатерина Евгеньевна, насколько аутизм сегодня распространен в России?

— Достоверной статистики нет. Мы полагаем, что аутизмом страдает один человек из сотни, то есть около 1% детей до 18 лет. А если речь идет обо всем спектре аутистических расстройств - то не менее 1,5%. При этом мы ориентируемся на статистику, которая достаточно тщательно ведется во многих зарубежных странах. Мы исходим из того, что этот диагноз не имеет никаких ограничений: ни территориальных, ни социальных, ни этнических.

— Достаточно ли проблемы больных аутизмом, на ваш взгляд, освещаются в отечественной прессе и обсуждаются в медицинском сообществе?

— Недостаточно. В России проблема аутизма до сих пор остается в ведении психиатрии, и даже не столько медицины, сколько психиатрического сервиса. А он, как и вся наша медицина, находится не в лучшем состоянии. Кроме того, отечественная психиатрия — это прочная самозащищающаяся система, бесконечно воспроизводящая советские образцы. Говорить о научном развитии внутри нее пока не приходится. И пока ученые не забрали оттуда исследования аутизма, никакого научного прогресса не будет.

— А куда его следовало бы, на ваш взгляд, забрать?

— Его надо забрать в неврологию, нейрогенетику и нейроиммунологию, как это произошло в других странах. Аутизм уже давным-давно имеет другую дисциплинарную прописку во всем мире. Когда его оттуда вытащили, произошел сильный прорыв в исследованиях, в понимании аутизма. В России есть отдельные ученые, которые занимаются аутизмом в струе мирового научного тренда, но это не системное явление.

— По-видимому, бессмысленно задавать вопрос о том, насколько актуально использование в России мирового опыта…

— Да, в том-то и дело. Вообще, наука - это экстерриториальная вещь, у нее нет границ. Другое дело, что есть границы у финансирования, у заказа. Например, в США в исследования аутизма вкладываются огромные средства. Конечно, там происходит научный прорыв. Не потому, что американские ученые чем-то лучше наших (тем более, если хорошо копнуть "американского ученого", легко может обнаружиться, что американское светило, например, из Новосибирска или Твери). В этом главная прелесть науки - у нее нет гражданства или национальности.

Но при этом главная наша проблема, имеющая вполне локальный флер, состоит в том, что профессиональное сообщество на уровне практиков, а не ученых, не хочет принимать те очевидно эффективные клинические и коррекционные результаты, которые, собственно, и опираются на данные, полученные в рамках научных исследований. Наши практики продолжают оперировать методиками, выросшими, в лучшем случае, из Выготского и Лурии, а в худшем - из академика Снежневского. И это довольно удобно, потому что привычно.

Практики никак не могут обнаружить связи между данными об особенностях синаптического прунинга у аутистов и их, практиков, коррекционными стратегиями. Практики не видят связи между аутоиммунитетом и конкретным клиническим вмешательством. Возможно, такая связь и не может быть сразу очевидна. Вот для этого, собственно, и инициируется конференция - эти связи раскрыть.

Вопросов в аутизме до сих пор больше, чем ответов, но это не значит, что ответов нет вовсе. И найденные на сегодня ответы определенно выводят аутизм из разряда психозов, и уж точно исключают возможность "воспитания аминазином".

— Насколько я понимаю, в предстоящей конференции будут принимать участие врачи с мировым именем, добившиеся уникальных успехов в лечении аутизма. Кто именно к нам приедет?

— Не только в лечении, конечно, но и в объяснении аутизма, а это тоже залог успеха: ведь терапия без понимания - это шаманство с бубном. В конференции будут принимать участие ученые из разных стран. Естественно, там будут и российские ученые, связанные с этой темой. Приедет довольно большая делегация американских специалистов, ученые из Италии, Великобритании, даже из Саудовской Аравии, где исследования аутизма достаточно хорошо в последнее время финансируются.

В конференции будут участвовать представители прикладных и фундаментальных областей науки. Будут выступать ученые, которые занимаются исследованиями в области биохимии и биомедицины аутизма, которые изучают отдельные гены или белки, процессы в иммунной системе и так далее. Их результаты позволяют всем людям, которые считают, что аутисты - это сумасшедшие, возразить, что это не так, у них особое клеточное устройство.

Второй тематический блок конференции будет посвящен самым актуальным методам коррекции аутизма, здесь выступят несколько мастеров поведенческой терапии и теоретиков поведенческого анализа.

Методики коррекции аутизма: от научных до нетрадиционных Методики коррекции аутизма направлены на снижение аномальных особенностей, связанных с аутизмом, а также для повышения качества жизни людей, страдающих аутизмом, и особенно детей.

Кроме этого в конференции примут участие специалисты в области фундаментальной и прикладной неврологии, изучающие нарушения в развитии сенсорных систем. Ведь аутизм связан с нарушениями сенсорной интеграции, сбоями в обработке сенсорной информации. Ученые-практики покажут нашим специалистам, как с этим работать. Также приедут клиницисты, которые участвуют в исследованиях, но при этом имеют большой клинический опыт. Большой мастер-класс для врачей проведет ученый и врач Синди Шнайдер.

К нам приедет прочитать лекцию Робер Навье, руководитель научной группы из Калифорнийского университета в Сан-Диего, который недавно опубликовал в журнале Nature результаты "мышиного этапа" исследований по использованию одного препарата в лечении аутичных пациентов. Это открытие лежит в русле теории связи аутизма с митохондриальными нарушениями, оно обещает хорошие биомедицинские перспективы.

Нам удалось собрать на конференцию самые "сливки" научного и клинического мира. Эти люди понимают, что в России сегодня сложилась непростая ситуация. Я с удивлением узнала, что научный мир вообще очень любит Россию.

— Кому адресована предстоящая конференция?

— Мы сами, организаторы, для себя ее адресность определяем с трудом. По большому счету, конференция может быть интересна родителям, которые интересуются передовыми исследованиями, контактами и консультациями, поскольку она будет насыщена разными мероприятиями, программами и тренингами. Конференция - это всегда очень демократичное пространство, тем более что она пройдет в таком прекрасном и удобном для свободной коммуникации месте, как РИА Новости. Там будут работать волонтеры и переводчики, родители смогут задать свои наболевшие вопросы лучшим врачам мира.

Но в первую очередь конференция все-таки адресована специалистам. Мы ориентируемся на ученых-нейробиологов и врачей, неврологов и педиатров, а также врачей любых других профилей, которые в своей практике сталкиваются с аутистами, и не знают, что с ними делать. Если у врача любой специализации существует запрос на получение очень квалифицированного и качественного ответа на свой вопрос, он может туда прийти.

Мне бы очень хотелось, чтобы на конференцию пришли и психиатры, но мне почему-то кажется, что не стоит надеяться на большой поток слушателей из этой области. Хотя я бы хотела ошибиться в своих ожиданиях.

— Как вы считаете, может ли одна конференция изменить ситуацию с лечением и отношением к аутизму в России?

— Думаю, не может. Но с чего-то надо начинать. Я надеюсь, что эта конференция станет ежегодной. И уже сегодня можно отметить к ней невероятный интерес, особенно с учетом наших очень ограниченных средств и возможностей. У нас есть многое, о чем нужно рассказать российской профессиональной среде.

А также информация об участии в конференции, размещена на официальном сайте конференции и на сайте фонда "Выход".

Материал подготовлен в партнерстве с информационным проектом фонда "Выход" "Аутизм: диагноз, который появился вчера".

С.РЫБКА: Приветствую всех. Меня зовут Сергей Рыбка. Я и вы сегодня свои вопросы задаем Екатерине Мень, президенту Центра проблем аутизма. Екатерина, здравствуйте.

Е.МЕНЬ: Здравствуйте.

С.РЫБКА: Мы провинились перед Екатериной и, вероятно, какой-то группой ее соратников, которые вместе с ней занимаются проблемой аутизма в России. Если вы пропустили эту историю, коротко, пожалуй, напомню.

Есть Сергей Савельев, профессор, который выступает в наших эфирах регулярно по выходным. После керченской трагедии коллегам случилось обратиться к нему за комментарием. На это можно с разных сторон смотреть, публика хочет экзотических мнений, до экстремальных мнений, и профессор Савельев - это тот человек, который такое мнение высказывает. Мы за этим мнением обратились, и он буквально сказал, что он исходит из того, что тот подросток, который атаковал колледж в Керчи, он аутист. Мы это мнение получили. Ошибка состоит в том, что мы его опубликовали. То есть обратиться за мнением к кому-то, к эксперту различной степени экзотичности, наверное, не ошибка, публиковать мнение - ошибка.

Приносим свои извинения за эту публикацию. Извинения наши адресованы в первую очередь тем родителям, которые воспитывают детей с аутистическими какими-то расстройствами. Давайте в этой теме разбираться подробнее.

Но я бы сперва Екатерину попросил просто, без контратаки, а как-то максимально доступно, подробно объяснить конкретно, мнение Савельева, в чем кардинально неверно, несправедливо? Почему это его высказывание, помимо какого-то эмоционального впечатления, которое оно производит, почему оно еще, скорее всего, недостоверно с научной точки зрения, медицинской?

Е.МЕНЬ: Потому что мы имеем абсолютно четкий факт, во-первых, освидетельствования этого юноши. Он получал оружие и проходил психиатрические осмотры. Аутизм такая штука, что его бы точно не пропустили. Аутизм - это очень вообще поведенческая картина, пропустить невозможно аутизм. Можно пропустить психопатию, можно пропустить какие-то еще вещи. Есть определенные состояния и отклонения психики, которые позволяют человеком манипулировать, собираться, предъявлять себя психиатру на какой-то период вполне адекватным, но не при аутизме. Аутизм - это, собственно, не психическое расстройство, не психиатрическое заболевание, а это нарушение нейроразвития. Это немножечко другое устройство мозга. Аутисты не умеют манипулировать и притворяться нормальными. Соответственно, я на сто процентов исключаю аутизм именно у мальчика, который проходил психиатрическую экспертизу для прохождения оружия.

Но ненаучно все в этом заявлении. Сейчас еще ходят разговоры, которые совершенно нас тоже приводят в состояние, смешения смеха и ужаса одновременно, когда говорят, что будет проводиться какая-то посмертная психиатрическая экспертиза этого стрелка. Это тоже совершенно невозможно. Потому что аутизм - это поведение, а поведение бывает только у живых организмов. Это говорит нам наука, скинеры и так далее. То есть у мертвых организмов не бывает поведения. То есть каких-то биологических маркеров аутизма не существует.

С.РЫБКА: Физиологических маркеров такого нет?

Е.МЕНЬ: Нет, их не существует.

С.РЫБКА: Вы не против, если мы сразу перейдем именно к описанию явления, то есть, что такое аутизм?

Е.МЕНЬ: Да, мы перейдем. И перейдем, наверное, все равно чуть-чуть оставаясь хотя бы поначалу в контексте того, что произошло. Потому что вы начали вводно говорить о том, что это обидело меня. Меня это никак не обидело, у меня нет аутизма. У меня есть ребенок с аутизмом.

С.РЫБКА: Сколько ему лет?

Е.МЕНЬ: Ему 14 лет. Катастрофичность этого заявления заключается в том, что эта популяция людей на сегодня в стране чрезвычайно ущемлена. Она ущемлена даже без подобных заявлений.

С.РЫБКА: Насколько обширна популяция эта?

Е.МЕНЬ: Она обширна, где-то полмиллиона детей только в стране таких до 18 лет. Взрослых вообще на самом деле сейчас пока еще серьезно никто не считает. Только сейчас начинаются какие-то подходы к серьезной статистической работе по распространенности. Но мы оперируем теми данные, которые нам дает зарубежная статистика. Потому что, по большому счету, у аутизма нет никаких ограничений географических по распространению, экономических. Дети с аутизмом рождаются в любой семье, любого этноса, любого социального положения и так далее.

С.РЫБКА: В России этот диагноз официально ставится?

Е.МЕНЬ: В России он ставится, да, официально ставится. Сейчас немножечко даже в некоторых местах пошла другая крайность, что аутизм начинают ставить детям с какими-то другими нарушениями развития. Но тем не менее ситуация, в которой практически невозможно получить аутизм, и детям с аутизмом ставили другие диагнозы, она радикально сейчас изменилась.

Проблема в том, что оттого, что этот диагноз дети получают и, соответственно, семьи получают эту на самом деле суровую новость, потому что аутизм предполагает сложную жизнь в будущем… Воспитание ребенка с аутизмом предполагает невероятные усилия и комплекс всяких мер. Проблема в том, что среда пока, условно говоря, очень не готова воспринимать этих детей.

У нас совсем недавно такие были истории. Во-первых, в мае, если вы помните, юношу с аутизмом, такого замечательного, чудесного, Василия, скрутила полиция, потому что не понимала, почему он машет руками, издает какие-то звуки и разговаривает со своим велосипедом. Это кончилось тем, что его увезли, жестко скрутили, держали, и это совершенно для аутиста невыносимо, довели до приступа. Совсем недавно была история еще хуже, когда крупный, здоровый мужчина, которому мальчик с аутизмом, между прочим, пловец и паралимпиец, на своем плохом, странном, своеобразном, аутичным языке обратился помочь, поговорить с мамой по телефону, и получил за это удары. Только потому, что этот мужчина испугался такого ребенка. Понимаете, да?

В общем, на самом деле жизнь и так несладкая, кругом разлита агрессия.

С.РЫБКА: Вы сейчас использовали слово «агрессия». Вы имеете сейчас дело с человеком, который смотрел фильм «Человек дождя», лет 20 назад прочитал книгу «Загадочное убийство собаки», есть такой роман, давно это было, и, соответственно, прочитал большую статью в «Википедии» на тему. И там тоже отдельно есть пункт, связанный с тем, аутистов подозревают в агрессии и у аутист есть некий потенциал к этой агрессии. Собственно, проблема, которую вы описываете, она с этим, вероятно, и связана. Есть представление в обществе, может быть, не совсем такое кристально сформированное, но заочное, что аутисты имеют некий потенциал эту агрессию проявлять. Собственно, то, что было сказано Савельевым, оно, видимо, пытается это все повязать в одну историю. Поясните.

Е.МЕНЬ: Давайте про агрессию аутистов. Она вообще на самом деле изучается. На самом деле одна из проблем при аутизме, такая серьезная, это как раз самоагрессия, это самоповреждающее поведение. Сейчас я объясню, в чем дел и почему это не очень можно называть агрессией.

Агрессия - это, в общем-то, на самом деле спланированная интенция. Это спланированное действие…

С.РЫБКА: Действие с умыслом.

Е.МЕНЬ: Да, это с умыслом и когда есть субъект, на который направлено это действие агрессивное. Здесь вот как бы путаница. На самом деле, может ли аутист вспылить, бросать какие-то предметы или даже швырнуть в вас что-нибудь? Может. Дело в том, что аутизм - это нарушение коммуникативной функции. Недостаток этих средств коммуникации вызывает дефицит этих средств коммуникации, вызывает часто вот такие формы поведения, когда ребенок не знает, каким образом высказаться. Он никогда ничего не имеет против вас. То есть это просто вспышка, это защитная реакция у ребенка, а против вас он ничего не имеет. То есть здесь нет никакого насильственного содержания. Выглядеть это может как то, что, да, ребенок рассердился непосредственно на вас, условно говоря, но это на самом деле совершенно другая природа поведения.

С.РЫБКА: Это может быть обороной?

Е.МЕНЬ: Это оборона. В первую очередь это оборона. Это оборона и это нехватка средств выражения. Как только начинают наши специалисты работать над повышением арсенала коммуникативного… То есть не хватает языка. Мы вводим альтернативные средства коммуникации, мы учим социально приемлемым формам выражения недовольства. Мы учим обозначать гнев, мы даем карточку «я не хочу», «я не буду» и так далее, когда человек может опротестовать, защитить как бы свою волю. На самом деле, конечно, количество таких проявлений поведенческих резко снижается. Это говорит о том, что это не имеет какой-либо психопатической какой-то природы. Соответственно, когда речь идет о том, что кто-то с аутизмом устроил какую-то бойню или что-то в этом роде, это просто невероятно, потому что это очень спланированные вещи. То есть на такие вещи аутисты не способны. У них такой недостаток в данном случае…

Еще путают такую вещь. Есть такое понятие, как алексетимия. Алекситимия - это неспособность распознавать другие чувства. Но это не то же самое, что отсутствие эмпатии или вообще эмоционального развития, которое бывает при психопатии. Все это путают. Алекситимия, условно говоря, я считаю ваши эмоции, но неправильно. Вы мне улыбаетесь, я не понимаю, что стоит за вашей улыбкой. Опять же алекситимия может быть свойственна как людям с аутизмом, так и без аутизма. То есть это отдельное такое эмоциональное расстройство, которое может быть у аутистов, может не быть.

С.РЫБКА: Давайте попробуем кратко все-таки описать аутизм. Я слушателям напоминаю, мы с Екатериной Мень беседуем, президентом Центра проблем аутизма. Можете присоединяться к нашей беседе. Для этого у нас смс-портал - +7-925-8888-94-8, Telegram govoritmskbot, пишите туда. Звонки в прямой эфир во второй половине передачи уже будем принимать по номеру 73-73-948.

Аутизм. Давайте предпримем попытку кратко. Что это?

Е.МЕНЬ: Предпримем попытку кратко. Так скажем, это особый тип развития, который имеет, в том числе, свои молекулярные механизмы, нейробиологические механизмы. То есть мозг складывается определенным образом, это гиперсвязанность сетей, которая делает ребенка с аутизмом очень сенсорно либо гиперчувствительным, он не может отделять шум от прямой речи и так далее. То есть он получает очень много сенсорной информации и начинает искать способы адаптации к этому гипернахлесту на него.

С.РЫБКА: Все-таки какой-то физиологический компонент в этом есть? Мы просто чуть ранее сказали, что, например, если будут в случае керченского подростка разбираться, то там уже какие-то посмертные экспертизы бессмысленны.

Е.МЕНЬ: Физиологический компонент в этом есть, но аутизм диагностируется только на основании поведения, на основании поверхности, которую мы видим. И поверхность эта выглядит так: это нарушение коммуникативной функции. То есть даже говорящий человек не очень понимает, у него нарушена прагматика речи. Вот он разговаривает, слушает радио «Говорит Москва» и воспроизводит то, что там. То есть он не понимает, зачем нужно обращаться, зачем нужно говорить. То есть прагматическая часть речи провалена - это раз. Во-вторых, поскольку ему надо пристроиться максимально… То есть он ищет максимальную предсказуемость среды, поэтому он хочет рутины, он хочет, чтобы все было предсказуемо, он не хочет ничего менять.

С.РЫБКА: Максимально циклическая жизнедеятельность его бы устроила.

Е.МЕНЬ: Да.

С.РЫБКА: Это именно в художественных произведениях так и показано. Когда смотришь на это в художественном произведении…

Е.МЕНЬ: На самом деле фильм «Человек дождя» - очень хороший фильм, абсолютно гениальный фильм. Просто он показывает одного из аутистов. А аутизмов разных много.

С.РЫБКА: Это стремление к цикличности, к стабильности, такой гиперстабильности - это абсолютно типично для аутистов или это все-таки как бы художественные примеры, которые берутся?

Е.МЕНЬ: Это типично для аутистов. Потому что они не умеют считывать. У них есть так называемая ошибка предсказания. Мы сегодня с вами увиделись впервые, мы сразу друг друга считали, вы понимаете, что я для вас не опасна, я понимаю, что вы для меня не опасны, по куче каких-то сигналов. Целый ряд знаков я получаю, прежде чем я даже начинаю с вами разговаривать, что для меня эта среда безопасна. Я впервые, допустим, конкретно в этой студии, я понимаю, что со мной здесь ничего не произойдет, по целому ряду сигналов. У меня есть это чувство предсказания, что дальше следует нечто, с чем я точно справлюсь.

При аутизме эта функция предсказывания очень низкая. Поэтому они желают стабильности, они избегают новых сред. Потому что для них вообще этот мир воспринимается как довольно опасный. Статистика, кстати, возвращаясь к печальному информационному поводу нашей встречи, говорит о том, что, конечно, люди с аутизмом в значительной, в разы в большей степени жертвы как бы социального взаимодействия, нежели какие-то инициаторы каких-то преступлений или какого-то криминального поведения.

Те исследования, которые показывают, во-первых, жертвы и сексуального абьюза, и краж, и обмана, в принципе, социального. Люди доверяют, считают своими друзьями кого-то, они становятся субъектами манипуляций. Потому что это всегда социальная некомпетентность. Люди с аутизмом, самые умные, решающие самые сложные задачи, выдающиеся математические способности проявляющие, они всегда в социальном плане максимум подростки. Они не могут, в общем, в своем социальном теле достигнуть взрослости.

С.РЫБКА: «Социальная некомпетентность» - емкое словосочетание. К началу еще давайте разок вернемся. Выявляется аутизм на ранних стадиях развития.

Е.МЕНЬ: Да. Аутизм может быть только в раннем детстве. Если он не в раннем детстве, если что-то подобное произошло во взрослом, это уже не аутизм.

С.РЫБКА: То есть приобретенным это впоследствии быть не может?

Е.МЕНЬ: Нет.

С.РЫБКА: Для того, чтобы не проявить такую форму, это может быть похоже на ипохондрию, я имею в виду ситуацию, когда родители полагают, что их ребенок, может быть, недостаточно активен, недостаточно охотно отзывается на какие-то их действия, они обращаются к медикам и, может быть, заочно предполагают, что у ребенка аутизм. Как часто такое встречается? Мы сейчас это описываем. Я полагаю, что у многих, ну, у некоторых, может быть, то ли искушение, то ли просто желание…

Е.МЕНЬ: Родители очень чувствительны. На самом деле целый комплекс есть. Родители очень чувствительны к этим даже первым признакам нарушений. Другое дело, что не всегда врачи или те специалисты, к которым они обращаются со своими тревогами, могут эти тонкие, так сказать, реакции родителей и тонкие признаки, которые родители замечают, акцептировать и принять их за первые как бы маркеры, какие-то предикторы этого аутистического развития.

Аутизм действительно трудно с чем-то перепутать, когда ты знаешь, что это такое. При этом, если ты не знаешь, то ты можешь его не различить.

С.РЫБКА: Я вообще немножко не с того конца начал и сам сейчас это признаю. Я имел в виду ситуацию, когда родители настолько пекутся о самочувствии и здоровье своего ребенка, что просто какие-то признаки усталости, может быть, принимают именно за отсутствие этих необходимых нормальных реакций. Как часто такое случается?

Е.МЕНЬ: Такое случается, да, к счастью, но небольшое количество, когда родители принимают усталость за аутизм. И пусть лучше они перебдят в данном вопросе, потому что аутизм такая история, что помочь и вообще модифицировать поведение, восприятие, повысить адаптивность ребенка, приучить его действительно к переменам, к новым средам и так далее, можно, если вы занимаетесь с раннего детства очень сильно. Потому что мозг пластичен, на самом деле обучение очень сильно меняет этот мозг. Если кто-то чего-то там заподозрил, обратился, и ребенка стали наблюдать, мы наоборот, ратуем за то, чтобы перебдеть. Мы ратуем за то, чтобы такая категория возникла в нашей системе здравоохранения, как группа риска по аутизму. Потому что чем раньше дети попадут в хорошие, правильные, профессиональные руки… Понимаете, аутизм может либо не развиться совсем, условно говоря, либо демонстрировать себя в очень мягких формах, которые не позволят ребенку выпадать из обычной социальной практики. Это очень важные вещи. Поэтому увидели, забеспокоились, не надо стесняться этого своего беспокойства, лучше спросить.

С.РЫБКА: Какого рода специалисты выявляют и ставят конкретный диагноз? Есть педиатры, у которых в регулярном режиме дети наблюдаются. Но все-таки, мне кажется, чтобы поставить диагноз «аутизм», в каком возрасте это, в принципе, возможно? А, главное, какие специалисты?

Е.МЕНЬ: Если использовать современные объективные инструменты, то в два года диагноз может быть вполне валидным. У нас официальный диагноз ставят психиатры. В мире это могут ставить подготовленные педиатры в определенной области, неврологи и психиатры. Сегодня повышается, как-то все-таки распространяется информация, в том числе в педиатрическом звене, но по большому счету это провальный, конечно, участок. То есть обычно родитель ходит к педиатру. Конечно, среди этих педиатров не так много знатоков об аутизме, но все-таки работа общественных организаций делает свое дело, и информация поступает и в поликлиники, и во всякие министерства, и департаменты здравоохранения озабочены этой темой.

Я просто вам скажу такую вещь. Может быть, вы не знаете. Когда была предвыборная кампания…

С.РЫБКА: Президентская?

Е.МЕНЬ: Президентская в Америке. Простите ради бога, что я позволю себе про нее сказать. Когда там два весьма экзотических персонажа боролись друг с другом. Тем не менее у Клинтон, как всегда, должен быть предвыборный план, программа и так далее, там в этом смысле серьезно. Так вот в ее предвыборной программе был отдельный план. Понятно, что отдельно все, что касается здравоохранения, всяких болезней, но там был отдельный план по аутизму. Например, та же онкология не выделялась отдельно. То есть такие даже сложные, так сказать, вещи. А план по аутизму был. Потому что это огромная социальная проблема, это огромное напряжение, нагрузка на бюджет. Очень важно оптимизировать эти расходы. Рост этих детей, к сожалению, пока не останавливается. Соответственно, если эти вещи не планировать, то мы все время будем жить в такой среде, в которой возможны, в том числе, такие высказывания.

С.РЫБКА: Мы живем в среде, в которой возможны различные высказывания. Мне сейчас немножко неловко это формулировать, но я не знаю, как по-другому это сделать. Нет иллюзии, подозрения, что мода на заболевание существует, и в случае с аутизмом тоже такое возможно? Потому что, например, даже в массовой культуре последние пару десятилетий очень много сатиры, юмора по поводу дефицита внимания. По этому поводу есть шутки тоже. Нет, я не призываю никого шутить про аутизм. Но вот это соображение, что заболевание вошло в моду.

Е.МЕНЬ: Да нет, слушайте, про аутизм можно и шутить. На самом деле там действительно много смешного и радостного. И они со всей своей странностью предоставляют нам довольно большое количество всяких забавных вещей. Это просто люди. Воспринимать это исключительно как трагедию глобальную тоже не нужно. Это просто особое качество жизни.

С.РЫБКА: Вопрос не про комедию - про моду на заболевание.

Е.МЕНЬ: Мода на заболевание… я даже не знаю, как сказать. Я не думаю, что кто-либо из тех, кто реально имеет аутизм, имеет его в связи с приверженностью к моде… Конечно, тот, кто имеет эту проблему в семье, был бы изумлен тем, что может быть какая-то мода на это дело. Аутизм - это еще ведь какая-то метафора, которая переходит в поле употребления не строго медицинского термина. Наверное, мы кого-то можем назвать аутистом, не имея в виду диагноз. Если за этой модой, как вы говорите, стоят какие-то усилия, общественное внимание, ради бога, пусть это будет модой. Но говорить о том, что на основании моды мы стали иметь больше таких детей, это…

С.РЫБКА: Несправедливо.

Е.МЕНЬ: Несправедливо.

С.РЫБКА: После новостей вернемся.

С.РЫБКА: Мы продолжаем разговор с Екатериной Мень, президентом Центра проблем аутизма. Говорим об аутизме со всех возможных сторон.

Про ваш центр хотел я поинтересоваться и для публики тоже пояснить. Вы существуете как общественная организация, зарегистрированная.

Е.МЕНЬ: Конечно. Мы НКО, социально ориентированная НКО. Нам уже много лет. В масштабах актуального развития аутизм а много лет. Я думаю, что такая организация, которая начала поддерживать новую парадигму, потому что в аутизме много чего изменялось, это диагноз, представление о котором очень много менялось с тех пор, как он был описан в 40-х годах. Соответственно, последние актуальные все направления, которые основаны на молекулярной биологии, на генетике, на последних данных нейробиологии, они только недавно стали появляться. Плюс методы, которые уже работали и показали доказательно свою эффективность, их тоже не было в России. Мы все это стали привозить, все это стали внедрять, все это стали вживлять. Потом стали появляться еще организации и фонды благотворительные, которые стали эту стратегию поддерживать, поддерживать эти методы и, в общем, усиливать, соответственно, эти тренды на то, что действительно актуально и что действительно помогает этим детям.

С.РЫБКА: Сейчас вы описывали, как мне показалось, в основном какое-то общественное участие. Государство как в это все включается?

Е.МЕНЬ: Государство включается на уровне акцепции тех идей, которые мы вырабатываем как НКО в своих как бы лабораторных форматах. Пока сказать, что у государства есть план по аутизму, я не могу. Но тем не менее создан был экспертный совет по организации образования лиц… при министерстве образования, теперь министерстве просвещения, членом которого я, в том числе, являюсь. Это представители разных структур, которые обсуждают наиболее оптимальное развитие образования для людей с аутизмом, в том числе инклюзивное образование, которое самая лучшая форма для них. Есть, естественно, взаимодействие с Минздравом и с Минтруда. Вообще я не могу сказать, что там ничего не происходит, но сказать, что на уровне государства произошел какой-то прорыв, я пока не могу.

С.РЫБКА: Инвалидность при диагнозе «аутизм» дается?

Е.МЕНЬ: Инвалидность - это социальный статус, зависит от функционирования человека.

С.РЫБКА: Я имею в виду какой-то набор льгот.

Е.МЕНЬ: Конечно, ставится. Это же расстройство аутистического спектра. Это зонтичная такая нозология. Там есть разные аутизмы и, соответственно, да, аутизм дает основания на получение инвалидности и каких-то льгот.

С.РЫБКА: Есть вопросы от слушателей. Можно я один из самых вульгарных прочитаю?

Е.МЕНЬ: Да, конечно.

С.РЫБКА: Эд пишет: «Такие дети рождаются у алкоголиков и наркоманов». На такое суждение, как ответить?

Е.МЕНЬ: Это совершенно неправильно. Если бы я назвала… Я, к сожалению, не могу назвать имена. Такие дети рождаются у любых людей. На самом деле ни алкоголизм, ни наркомания фактором риска аутизма не являются научно доказанным.

С.РЫБКА: В принципе, генетическая какая-то предрасположенность к этому выявляется?

Е.МЕНЬ: Да, безусловно, довольно много генов. Искали в 90-е годы, очень много потратили на это средств. Я так думаю, что там примерно под миллиард долларов на то, чтобы найти ген аутизма. Ген аутизма не найден. Найдено больше сотни генов, которые могут быть ассоциированы с этим, но в одном случае почему-то даже при таких же генах, при таких же нарушениях дети не развивают аутизм. То есть четкой локации аутизма нет, никто ее не найдет, но предрасположенность к тому или иному типу развития и заболевания всегда имеет генетическую природу. Не бывает без генетической компоненты ни инфаркта, ни диабета. То есть это как бы обычная вещь. Аутизм - это мультифакторное заболевание. Генетика здесь одна ничего не определяет. Это всегда смесь генетической предрасположенности и целого ряда факторов окружающей среды.

С.РЫБКА: Есть набор вопросов, но вы на них, в общем-то, заранее еще ответили. Артем спрашивает: «Можно ли определить аутизм на стадии беременности?» Очевидно, нет.

Е.МЕНЬ: Нет, на стадии беременности… Вы знаете, у нас есть скрининг на синдром Дауна, это довольно сильное, очевидное хромосомное нарушение, и то он весьма относительный в своей точности. Аутизм не определяется на стадии беременности, к сожалению, а, может быть, и к счастью. Потому что это уже такой вопрос этики, биоэтики, большой другой вопрос. Хороший вопрос, но другой.

С.РЫБКА: «Что входит в раннее детство», - спрашивает Александр.

Е.МЕНЬ: Ранним детством является от ноля до четырех лет.

С.РЫБКА: 54-й, Аркадий, делится статистикой (не знаю, насколько достоверной): «В 70-е был один больной аутизмом на 10 тысяч. Теперь на 200 детей один. Это результат воздействия всех лекарств на людей!»

Е.МЕНЬ: Я не знаю насчет лекарств. Безусловно, это тоже есть. Сейчас даже не один на 200, а один - статистика, к сожалению - один на 59 детей. Официальная статистика Центра по контролю заболеваемости.

С.РЫБКА: Это такая, планетарная статистика, в мире.

Е.МЕНЬ: Это статистика США, которая ведется давно, она такая, довольно серьезная. Центр по контролю заболеваемости и профилактике заболеваемости, который имеет свои хорошие методики статистические в этой области. Поэтому детей много. Я думаю, что распространенность примерно такая и в России. Еще раз я говорю, факторы окружающей среды, экологические факторы, ятрогенные лекарства - тоже есть факторы. Они все изучаются. Но это всегда комплекс, это всегда букет.

С.РЫБКА: В дополнение, я думаю, одной репликой вы сможете ответить. Александра говорит: «Ваше мнение по поводу постоянных споров о связи аутизма и прививок?»

Е.МЕНЬ: Прививки не вызывают аутизм. Но среди комплексов, букета факторов вакцинация тоже может быть. Почему нет?

С.РЫБКА: Может быть…

Е.МЕНЬ: Как бы это тоже фактор. Это такой же ятрогенный фактор. Это же определенные медикаменты, определенное вмешательство. Еще раз говорю, прививки не могут быть причиной аутизма. То есть никогда здорового ребенка прививка аутистом не сделает. Но если существует предрасположенность и еще какой-то букет, то просто прививка может усугубить состояние, конечно, да.

С.РЫБКА: Из всего, что вы сказали, успели сказать, создается ощущение, что полной картины о том, что есть это заболевание, по сей день не существует.

Е.МЕНЬ: Почему? Существует. Понимаете, аутизм такая вещь, которая описывается в разных языках. Мы с вами здесь пытаемся найти какую-то универсальную форму. На самом деле, если описывать аутизм как социальное явление, это будет одно определение, если как строго диагноз, какие-то вещи я про это вам сказала, как диагностическая классификация их описывает. Если мы будем это описывать как тип поведения, это будет еще одна вещь. Если мы будем описывать это как культурное явление - еще одна вещь. Здесь смешиваются все аспекты. Это определенная популяция людей, которая преломляет через себя все виды, так сказать…

С.РЫБКА: Все проявления цивилизации.

Е.МЕНЬ: Конечно. Точно так же, как мы с вами, у кого нет аутизма.

С.РЫБКА: Про терапию, что можно сказать?

Е.МЕНЬ: Наиболее эффективно - это, конечно, все типы вмешательства, которые основаны на прикладном поведенческом анализе. Это такая большая дисциплинарная область, как бы прикладная, научная, в рамках которой разрабатывается целый ряд методик, которые позволяют с аутистами делать практически все, что угодно, и учить их, и обучать их различным очень вещам - и академическим, и социальным, встраивать их в учебные пространства, на работу и так далее.

С.РЫБКА: В России можно бесплатно такие услуги получить?

Е.МЕНЬ: Нет. Невозможно. Это как раз та методика, которая появилась у Центра проблем аутизма в России. К счастью, это все развивается, развивается уже не только в том поле, в том сегменте, за который отвечаем непосредственно мы. Уже создаются профессиональные сообщества, существует довольно много курсов, которые имеют международный стандарт, подготовки таких специалистов. Все равно этого мало. И для того, чтобы это появилось вообще в каком-то поле бесплатном или стало попадать в страховой пакет, нужно пройти определенную работу. У нас нет такого количества специалистов…

С.РЫБКА: Специалистов, наработок.

Е.МЕНЬ: Да.

С.РЫБКА: Медикаментозное лечение?

Е.МЕНЬ: Медикаментами аутизм не лечится. Это поведение. Аутизм часто сопровождается другими заболеваниями, обычными детскими заболеваниями, которые, к сожалению, при аутизме промухиваются, относят к поведению. То есть ребенок стучит себя по голове - у него болит зуб, его ведут к психиатру, психиатр говорит: ну что вы хотите, он же аутист. На самом деле очень много болевое поведение. Кстати, до какого-то момента считалось, что у них высокий болевой порог. Последние эксперименты показали, что наоборот, низкий. И часто их странное поведение связано с тем, что они заглушают боль.

С.РЫБКА: 955-й спрашивает: «Как они общаются между себе подобными?» Есть ли вообще какие-то исследования на эту тему? Например, вы их здесь часто называете популяцией людей.

Е.МЕНЬ: Как сказать? Они привязываются, но вообще, в принципе, они и с типичными сверстниками устанавливают коммуникацию довольно сложно. Поэтому говорить о том, что эти люди действительно могут поддерживать именно внутри себя какое-то отдельное коммуникативное поле, с большим трудом. Хотя существуют форумы, где общаются высокофункциональные аутисты. Но тем не менее по большому счету такой именно, чтобы на основании своей принадлежности к аутизму люди сближались, - нет.

С.РЫБКА: Вы говорили о том, что аутизм - это, в том числе, дефицит средств коммуникации.

Е.МЕНЬ: Да. Не «в том числе», а это как бы основополагающее.

С.РЫБКА: Основная характеристика.

Е.МЕНЬ: Да. Без коммуникативных дефицитов не бывает аутизм.

С.РЫБКА: Напрашивается мысль о том, что сейчас, в 21 веке, инструментов коммуникаций гораздо больше, чем прежде. Один из них - это онлайн.

Е.МЕНЬ: Да.

С.РЫБКА: Не только общение, но именно игры, онлайн-игры. И есть некий стереотип о том, что человек, который активно играет, активно действует в каких-то игровых сообществах, тоже обычно такие замкнутые люди, я не называю их аутистами. Люди замкнутые, редко покидающие собственный дом. Вот как это все соотносится с реальностью, этот стереотип?

Е.МЕНЬ: На самом, конечно, вообще вся цифровая реальность очень идет нам на пользу. Потому что создаются программы, потому что гаджеты или какие-нибудь 3D-логопеды даже лучше учат людей с аутизмом говорить, чем реальные и так далее. Но… Понимаете, в чем трагедия аутизма? Трагедия аутизма в том, что он выглядит для не очень посвященного взгляда так, что эти дети не хотят, им не нужно общество, что они не хотят общаться.

С.РЫБКА: Выглядит как сознательный выбор.

Е.МЕНЬ: Как сознательный выбор, а этого выбора нет. И, соответственно, поведение демонстрирует, что если уход ребенка или самозанятие вроде как говорит о его самодостаточности. На самом деле при всем при этом эти дети, эти люди невероятно нуждаются в человеческом обществе. Даже просто присутствовать, даже просто находиться в классе, находиться среди людей. Они не могут установить типичных отношений социальных, но нужда в человеческом обществе и нахождение среди людей очень высокая. Поэтому даже когда мы с вами играем или сидим в Facebook, не можем с близким другом пять лет встретиться, мы знаем, в любой момент мы все равно позвоним и встретимся. То есть у нас очень много виртуального общения даже с близкими людьми у нас, у типичных людей. Трагедия этих людей, что они нуждаются в людях, но когда они даже используют какие-то гаджеты для коммуникации, они знают, что практически для них живое человеческое общение недоступно.

С.РЫБКА: Получится объяснить, как было установлено, что они нуждаются в этом общении? Вот вы несколько раз это повторили: они нуждаются, они нуждаются. Возможно объяснить, как это выявляется?

Е.МЕНЬ: Это выявляется наблюдением, различными экспериментами.

С.РЫБКА: Улучшается самочувствие человека?

Е.МЕНЬ: Да, когда начали развиваться инклюзивные среды, в которые стали включаться дети с аутизмом, стали измерять, есть достаточно большое количество замеров развития их социальных навыков, психологического фона, развития коммуникативных и так далее. Оказалось, что именно в инклюзивных средах среди нейротипичных сверстников, даже если они не устанавливают формальных дружб или каких-то близких отношений, типичных социальных связей, все равно оказывается, что эти все функции, которые дефицитарны у детей с аутизмом, развиваются в инклюзивной среде значительно лучше. То есть когда они в гуще людей.

С.РЫБКА: Много ли примеров, когда сейчас уже, в 2000-е годы, дети с аутизмом в России обучаются в обычных школах, оканчивают, возможно, вузы?

Е.МЕНЬ: В вузах есть… Всегда на самом деле… Как сказать, «всегда»? Это малое количество, но тем не менее все-таки высокофункциональные аутисты с высоким IQ как-то до вузов доходили. Другое дело, как они там удерживаются. Есть колледжи, где они учатся. Это все существует, маловато, но существует. Что касается именно правильных инклюзивных средств, куда могут прийти не вербальные аутисты…

С.РЫБКА: Но все-таки это должно быть заведение с некоей специальной ориентацией именно на инклюзивное обучение? То есть там не только аутисты, но и дети с какими-то…

Е.МЕНЬ: Это не специальная ориентация. Инклюзивное обучение касается всех детей: с аутизмом, не с аутизмом, с инвалидностью. Инклюзивная школа - это самая качественная школа, она дает эффекты для всех детей. Мы не говорим о том, что инклюзия - это некое образование для инвалидов. То есть это изменение среды школьной. Я считаю, что за этим будущее. Другое дело, что именно когда мы стали приводить детей с аутизмом, самый главный запрос на изменения в школе и произошел. То есть когда уроки гибко ведутся, индивидуальный подход.

С.РЫБКА: То есть это стимулирует педагогов как-то энергичнее действовать.

Е.МЕНЬ: Это стимулирует педагогов к творчеству. Иначе вы просто не сможете так справиться. Соответственно, эта педагогическая креативность распространяется на всех детей. И есть очень хорошие данные научные, тоже накопленные, о том, как повышается успеваемость у учеников без всяких нарушений, обычных, типичных учеников, если они учатся в инклюзивных классах.

С.РЫБКА: Когда случается иметь дело с человеком с инвалидностью, с человеком в инвалидном кресле, ты решаешь для себя ряд вопросов: наклоняться к человеку, когда ты с ним общаешься, не наклоняться, помогать ему забраться на пандус, не трогать его кресло. По поводу общения с аутистами возможны какие-то рекомендации дать более-менее универсальные?

Е.МЕНЬ: Аутисты бывают довольно милые, обаятельные, детишки, которых хочется сразу приобнять и вообще тактильно с ними повзаимодействовать и попытаться через этот тактильный, так сказать, канал установить контакт. С этим, конечно, надо осторожно. Потому что не все дети с аутизмом к этому предрасположены. Нужно, конечно, выяснять, можно ли его обнять или потрогать за руку. Это что касается маленьких детей. Такое взаимодействие через прикосновение, с этим нужно как бы осторожно. Это не значит, что они вообще не любят телесных контактов. Любят, но не так.

Безусловно, нужно обладать определенным терпением, даже если вы общаетесь с хорошо говорящим, умным ребенком, подростком с аутизмом, молодым человеком. Нужно выслушать. Нужно понимать, что речь его, как правило, интонационно очень бедна, не хватает вот этого эмоционального фона, это как бы особенность речи. И не нужно видеть за этим ни какую-то умственную отсталость. То есть это особенность формирования речи, нарушенная просодика, интонация. То есть эмоциональной компоненты речи, как правило, у них недостаточно. Не нужно удивляться, нужно давать возможность человеку подумать, ответить на вопрос, не торопить.

С.РЫБКА: Люди, которые уже освоили язык, владеют речью, они сами себя называют аутистами, например, при знакомстве?

Е.МЕНЬ: Есть разная степень рефлексии. Есть у нас отдельные программы. Если мы понимаем, что ребенок действительно рефлексирует, опять же наши специалисты устанавливают, в какой момент нужно сообщать этому ребенку о его состоянии, говорить о том, что он является носителем вот этого качества аутистического. Есть дети, которые не рефлексируют на этот счет, они живут, низкофункциональные дети. Принимаются решения по этому поводу. Есть дети на самом деле довольно хитрые, которые говорят, «я аутист, я ничего не буду делать, у меня аутизм», которые могут вполне себе…

С.РЫБКА: Симулировать.

Е.МЕНЬ: Они не симулируют, они это используют. У них реально есть аутизм, но они уже дошли до такого уровня развития, что пытаются этим, в том числе, манипулировать. Мы всегда рады таким вещам. Когда у нас начинают аутисты привирать или хитрить, мы страшно рады. Вообще привирание детское - это очень высокая социальная функция.

С.РЫБКА: У нас около четырех минут остается. Я обещал звонки в прямой эфир запустить. Если хотели вслух выступить, сейчас самое время.

Вопрос, который здесь был на обоих наших каналах и прежде. Спрашивают про такого персонажа, как Шелдон Купер из сериала The Big Bang Theory. Это тот пример?

Е.МЕНЬ: Я его обожаю, обожаю этот персонаж. Но там, конечно, комплекс разный. У него есть и ОКР. Это собирательный образ всяких таких легких форм каких-то особенностей психических. Сказать, что это полностью тип аутизма или Аспергера, нельзя. Но тем не менее, конечно, да, Шелдон прекрасен.

С.РЫБКА: Слушаем вас. Здравствуйте.

РАДИОСЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. У меня медицинское образование, я фельдшер. Я не доучился до врача, бросил. Я что слышу? Я слышу пока только описание симптомов, а не слышу причин заболевания. Мне бы интересно было, какие исследования в нашей стране ведутся по установлению причин? Собираются ли какие-то статистические данные по поводу влияния неправильных родов, гипоксия плода и так далее? Мне так кажется, что заболевание не изучено полностью. Часто, наверное, под видами других заболеваний ставят этот диагноз.

Е.МЕНЬ: Тут несколько вопросов. Еще раз говорю, аутизм - мультифакторное заболевание. Исследования по поводу причин ведутся, однозначных причин нет. Свой вклад вносит, например, возраст отца. Свой вклад вносят определенные заболевания матери. Большой вклад вносит активация иммунной системы матери, состояние материнского иммунитета. Это тоже хорошие исследования. Какие-то родовые вещи, может быть, и вносят, но, например, ЭКО не вносит, пока данных таких нет. Как ни странно, количество УЗИ, тоже есть фактор такой.

С.РЫБКА: Я правильно понимаю, что большая часть факторов, которые вы перечислили, они выявлены в основном статистическим методом?

Е.МЕНЬ: Они выявлены нормальными научными методами, их довольно много, разных дизайнов, так сказать, исследований. Мы сейчас не можем в это углубляться. Я вам сообщаю о тех данных, которые абсолютно точно подтверждены, утверждены научной конвенцией, выявлены. Поэтому тут сейчас о методиках научных мы не можем говорить, у нас нет времени на это.

По поводу статистики. Я уже говорила про это, что статистическая работа - это очень сложная вещь. Для того, чтобы сделать статистику, мы должны сперва ввести стандарт диагностики, распространить полностью единый, чтобы у нас в Москве, на Урале, в Сибири, в каждом месте, где происходит диагностика, использовали один и тот же инструмент. Сейчас нам некого считать. Даже если мы создадим очень хорошие дизайны по подсчету, по статистике, к сожалению, статистика - дорогая работа.

О том, что ведется в России. В России исследований по аутизму мало, но тем не менее уже все-таки стали появляться фундаментальные исследования в этой области. Но пока Россия в этом смысле отстает, мы пользуемся западной информацией.

С.РЫБКА: Есть специалисты, для которых это основное направление, их нынешняя медицинская специализация? Где-то в Москве уже есть молодые медики, для которых это главная перспектива их работы?

Е.МЕНЬ: Совсем нет, потому что нет как бы именно врача по аутизму. Просто есть психиатры, которые углубляются в эту сферу, неврологи, иммунологи. Есть врачи разных специальностей, которые генетики, молекулярные биологи…

С.РЫБКА: В том числе этим вопросом занимаются.

Е.МЕНЬ: Да.

С.РЫБКА: Есть еще пространство для разговора. Время только наше подошло к концу. Екатерина Мень - президент Центра проблем аутизма, член общественного совета при министерстве здравоохранения.

— Мы две настырные матери, и в официальных кругах репутация у нас не очень - скандалистки, хамки, хулиганки, - говорит Яна. - Часто слышим: да кто вы такие? Расскажем, кто мы такие. Мы те, кто создал первую в России работающую модель инклюзивного обучения детей-аутистов. Почти два года работает как часы и результаты - по нарастающей!

Инклюзивное образование (фр. inclusif-включающий в себя, лат. include-заключаю, включаю) — процесс развития общего образования, который подразумевает доступность образования для всех, в плане приспособления к различным нуждам всех детей, что обеспечивает доступ к образованию для детей с особыми потеребностями. (Википедия)

Другими словами, инклюзия - это когда дети с ограниченными возможностями ходят в обычные общеобразовательные школы, а не кучкуются в специальных изолированных учебно-лечебных заведениях. Последние 30 лет у нас в стране считалось, что инклюзия - это невозможно и ненужно. (Вредно и опасно).

Но вот пришли две русские мамы - Яна Золотовицкая и Екатерина Мень и, мягко говоря, не согласились с тем, что их детям-аутистам отказывают в праве на обучение в средней школе и общение с другими детьми. Они создали свою систему инклюзивного образования, адаптировав к сложным российским условиям несколько хорошо зарекомендовавших себя методик. Одна из них - прикладной поведенческий анализ, который давно и успешно применяется как в развитии детей с аутизмом, так и в инклюзивном образовании по всему миру. Впрочем, у нас теперь тоже.

Адаптация «под Россию» хоть и была долгой и многотрудной, зато в результате Саша и Платон и еще 15 особых детей учатся в московском общеобразовательном холдинге №1465. А Россия получила собственную, выверенную на практике, очень эффективную модель инклюзивного обучения детей с особыми потребностями, которую можно внедрить в любой школе или детском саду.

По ходу ее создания две эти удивительные мамы слились в одно юрлицо. Екатерина Мень стала« президентом АНО «Центр проблем аутизма» , а Яна Золотовицкая исполнительным директором этого Центра. И теперь они занимаются инклюзией профессионально. Дотошно и по всем направлениям: внедрение инклюзии, соотнесение с законодательством РФ, написание методичек, бесконечное толкование концепции инклюзии в тематическом сообществе и общественных СМИ, популяризация метода прикладного поведенческого анализа, медицинские аспекты диагностирования и лечения аутизма в России и т.д.

Что такое аутизм и что делать с аутистами, точно не знает никто. Как их лечить - тоже. Тем более, что до сих пор непонятно даже, болезнь ли это? Зато известно, что количество людей с таким - диагнозом? особенностями развития? - неуклонно растет, причем в геометрической прогрессии. Причем во всем мире. За последние 10 лет детей с аутизмом стало в 10 раз больше, сейчас это каждый 68-й ребёнок на земле. И вот, допустим, вы живете не во всем мире, а в России и, допустим, выясняете, что ваш ребенок как раз это 68-ой.

ЛЕЧЕНИЕ - ОБУЧЕНИЕ

— Сначала кроме как к педиатру идти некуда, - констатирует Яна. А он видит только странность, задержку развития, причем видит поздно. (Если мама раньше ничего не заподозрила, а заподозрить сложно - то в 3-4 года). И после долгого отпирания от маминых тревог отправляет к психиатру. А там вам говорят: «Он у вас странненький, а вы, мамаша, не очень понимаете, что происходит. Мы, конечно, поставим ему «аутизм». Это реабилитационный диагноз. Но на самом деле у него шизофрения».

При этом, как говорят опытные мамы, педиатр не назначает ни одного обследования, хотя есть конкретные заболевания, по которым аутисты в группе риска. А после психиатра для «странненького» начинается чистая психофармакология, уже только таблетки с сомнительным эффектом.

— Психиатрический стационар для аутиста бесполезен абсолютно, - объясняет Катя Мень. Примерно как если вы хотите научиться играть на скрипке, а вас отправляют в ЖЭК. С образованием примерно такая же картина. Без вариантов. Если повезет, можно попасть в спецшколу для аутистов. Но берут туда не всех. Кого-то признают необучаемым.

Специальные (коррекционные) образовательные учреждения обеспечивают обучающимся воспитанникам с отклонениями в развитии обучение, воспитание, лечение, способствуют их социальной адаптации и интеграции в общество. В научном отношении деятельность специальных (коррекционных) образовательных учреждений относится к ведению специальной педагогики. (Википедия)

Википедия не пишет, что эта коррекция происходит в ситуации изоляции от общества, за забором, отгораживающим от обычного мира и обычных детей. И до недавнего времени в нашей стране действовала только такая система коррекционного образования. (Когда дети с ограниченными возможностями учатся отдельно от всех в специальном учебном заведении). У советских/российских коррекционщиков много заслуг, достижений и замечательных наработок, но до сих пор у этой системы не было альтернативы. Несмотря на то, что инклюзивное образование официально признано приоритетным.

Тем временем, доказанным методом реабилитации аутистов является именно их обучение. Структурированное образование и социализация - и есть их лечение!

— Происходит улучшение работы мозга до самых высоких показателей, - говорит Катя Мень. Это доказано на принципах доказательной медицины и опубликовано во множестве авторитетных изданий, в том числе журнале «Pediatrics».Но российская официальная медицина этот медицинский факт признать пока не может. И это отдельное направление работы нашего центра: вывести аутизм из-под монополии психиатрии, которая в отечественном изводе воплощена только «колесами».

ПЕРВЫЙ ШАГ К ИНКЛЮЗИИ

— Мой сын ходил в коррекционную школу для аутистов, - рассказывает Яна. Мы делали все, что там полагалось, что могли, но читать-писать он не хотел. Время шло. И ему, и мне было тяжело, а изменений не происходило. При том что ребенок интеллектуально-сохранный.

И вот тогда они с Екатериной Мень, которая оказалась в такой же ситуации, стали изучать израильский, американский, европейский опыт, с самого начала нацелившись на инклюзию. И уже после многочисленных консультаций, поездок, встреч, практик поняли, что прикладной поведенческий анализ идеально ложится на инклюзивный процесс.

Кстати, и в Америке, и в Европе инклюзивное образование стало реальностью, тоже только благодаря родителям «особых». И общество тоже сначала сопротивлялось. Но там инклюзию стали продвигать на 30 лет раньше.

Изучив множество моделей, остановиться решили на американской. Контактов с русскоязычными поведенческими консультантами было много, но нужен был тот, кто имеет большой опыт работы именно в инклюзивной школе. Выбор пал на Марину Азимову. Она - тот специалист, который занимается ППА в Америке и при этом хорошо говорит по-русски.

Методика прикладного поведенческого анализа позволяет выучить любого ребенка, опираясь на его сильные стороны. Сначала педагог проводит тестирования, наблюдает, выявляет дефициты, ведущие зоны восприятия и опорные навыки. Например, одному ребенку легче воспринимать текст с помощью картинок, значит, педагоги ищут их по каждой теме, вырезают и наклеивают на карточки. Другой ребенок ориентируется на звук, а кому-то нужна письменная речь сначала... Нет единой учебной программы - под каждого ребенка она пишется отдельно.

Чтобы ребенок учился в общем классе нужно: а) чтобы он умел ходить (если в школе нет безбарьерной среды для колясочника); б) чтобы он умел сидеть на уроке какое-то время; в) чтобы воспринимал инструкции и хоть иногда смотрел в книгу. Каждый его навык разбивается на поднавыки. Например, чтобы собирать картинку из пазлов: подойти, сесть за стол, взять пазл в руки, переворачивать. Каждый отдельный кусочек навыка отучивают в зависимости от сильной стороны ребенка. И подтягивают те, которые нуждаются в компенсации.

Пробную модель Мень и Золотовицкая отстраивали в известном Центре психолого-медико-социального сопровождения детей и подростков на Кашенкином Лугу. Полноценной инклюзии там, где учатся одни аутисты, быть не могло. Поэтому назвали эксперимент «Класс подготовки» и специально набрали детей, признанных необучаемыми. Пригласили педагогов, которых и обучила Марина Азимова.

Требовать от Центра госсредств на эксперимент наглости не хватило. И повезло в том, что в разгар стартапа появился благотворительный фонд «Выход», который и профинансировал большую часть подготовительного года.

В первый же год «необучаемые» дети продемонстрировали удивительный прогресс!

— Один мальчик на Кашенкином был не просто аутист - он был аутист из Бангладеш, - с гордостью констатирует Яна. Специалисты не хотели брать его в класс. Он был уже довольно большой, не понимал русскую речь (дома говорили только на родном языке). Не мог читать, не различал цвета. Но мы решили взять этого ребенка, чтобы показать, что методика эффективна независимо от тяжести диагноза.

Так вот, мало того, что «тяжелый» бангладешец начал говорить по-русски, он преодолел огромное количество дефицитов. Например, выяснилось, что ему надо чуть-чуть поднять изображение - класть его не на плоскую, а на наклонную поверхность. И он стал видеть буквы и различать цвета. А ведь ему «ставили» умственную отсталость…

Центр на Кашенкином за год был хорошо «промят», оставлять после себя пустое место не хотелось. Была оказана огромная помощь «следующим» родителям, чтобы этот формат подготовки сохранился и в него попали новые дети. Тем более что в Центре появились подготовленные в стартапе специалисты. Фонд «Выход» начал финансово поддерживать и последователей. А на проект упала удача в виде молодого Фонда «Галчонок» , взявшего 1465-ую инклюзию под свое крыло. Там уверены в его социальной значимости, перспективности и, значит, в необходимости помогать, тянуть, поддерживать изо всех сил.

ЧИСТАЯ ИНКЛЮЗИЯ

— Было много проб и ошибок, но мы поняли, как надо заходить в инклюзию, что говорить директорам школ, как вдохновлять регулярных учителей, - говорит Катя. И тогда нашли эту школу (общеобразовательный комплекс №1465 имени адмирала Н.Г. Кузнецова). Вернее, нашли его отважного директора - Артура Васильевича Луцишина.

Денег у школы не было, но детям из «Класса подготовки» с Кашенкиного дали возможность учиться среди нейротипичных, ну то есть обычных детей, в обычной школе. И выделили помещение для ресурсной классной комнаты.

Встреча с Артуром Васильевичем была большим счастьем. Далеко не каждый директор пошел бы на такой эксперимент. Пришлось преодолевать сопротивление чиновников, настороженность педагогов и некоторых родителей.

Все дети, даже самые тяжелые были зачислены в общеобразовательные классы. Каждый сидит со своим тьютором на обычных уроках. А ресурсный класс - это просто комната, где можно отдохнуть, посидеть, полежать, разгрузиться, конечно, отработать задания и навыки с помощью тьютора … Плюс тут есть свой педагог-организатор.

Тьютор — (англ. tutor) исторически сложившаяся особая педагогическая должность. Тьютор обеспечивает разработку индивидуальных образовательных программ учащихся и студентов и сопровождает процесс индивидуального образования в школе, вузе, в системах дополнительного и непрерывного образования. (Википедия).

Тьютор - это наставник, учитель, коммуникатор, модератор, проводник между ребенком-аутистом и всем остальным миром.

Настороженность школы преодолевали очень аккуратно: сначала провели семинар с учителями, рассказали, что такое аутизм, как работает модель, показали видео-презентации. Заходили в классы, знакомились, рассказывали о каждом новом ученике, объясняли, какие у него проблемы. Сейчас, когда идет второй год присутствия особых детей в общеобразовательной школе, Катя и Яна проводят специальные педсоветы по инклюзии, где уже можно говорить о тонких, профессиональных настройках.

А тот первый учебный год «чистой инклюзии» дети закончили с блистательными результатами. Которые, впрочем, сейчас уже улучшили.

— Сама модель такова, что не допускает никаких вольностей, - объясняет Яна. Там все про всех записывается, поэтапно, день за днем. Эти записи мы можем предъявить любой комиссии. Зафиксировано не только освоение программы, учебного плана. Помимо академических (дети учатся читать, писать, считать) мы решаем много попутных коррекционных задач, связанных с преодолением индивидуальных дефицитов. Мы точно знаем, что нет такой коррекционной работы, которая была бы невозможна в инклюзии. Просто в естественной среде она в разы эффективней.

Есть точка зрения, что когда дети с ограниченными возможностями учатся среди обычных, общий уровень успеваемости неизбежно снижается. Модель, реализованная в №1465, это полностью опровергает.

— Наш ребенок не занимает ни минуты времени учителя: он приходит с тьютором, материал для урока получает заранее, - объясняет координатор ресурсного класса Юлия Преснякова. Он находится на уроке ровно столько, сколько необходимо, чтобы не мешать остальному классу. Были дети, которые начинали с 5 минут на уроке. Сейчас почти все сидят полный учебный день. Некоторые уже вообще без тьюторов.

Есть, например, ребенок-аутист, который иногда, задумавшись, начинает разговаривать, бормотать во время урока. Говорить ему что-то бесполезно. Тогда учитель просто кладет перед ним карточку «Сиди тихо» (у нее есть набор этих карточек). Этого достаточно, потому что визуальный канал у него ведущий, и письменная инструкция для него закон.

Прогресс у каждого ребенка свой. Кто-то полностью освоил школьную программу - кто-то в обычном формате, а кто-то в адаптированном. Кто-то не мог фокусироваться даже на обращении к нему, забивался под парту и кричал, а сейчас высиживает по три-четыре урока.

— Не было никаких проблем ни с детьми, ни с родителями учеников школы №1465, - уверяет Катя Мень. Когда из среды каких-то ретроградов на нас стали писать жалобы, родители пришли и сказали: давайте мы напишем письмо в Департамент, что мы хотим, чтоб вы здесь были! А одна семья недавно переехала из Швейцарии, где инклюзия - явление повсеместное. И мама сказала: «Я думала, что пожертвовала толерантностью ради родной культуры и так обрадовалась, что в Москве теперь, как в Швейцарии!»

С другой стороны, есть родители, которые отдают детей-аутистов в инклюзию с опасением: мол, дети жестокие, и вдруг моего ребенка будут обижать.

Так вот, дети в школе не просто не обижают «особых» одноклассников - они наперегонки бегут им помогать! Если кто из детей-аутистов не сообразил, как воду налить на рисовании, а у кого-то рубашка расстегнута, у кого-то диета и надо много пить - они кидаются на помощь толпой. Изучили привычки и способы взаимодействия. Дружат, опекают, передают через тьюторов подарки, приходят на праздники и игры в ресурсную комнату... Как выяснилось, комната разгрузки нужна всем!

— А еще стали меняться учителя, - говорит Яна Золотовицкая. Они увидели, что каждый ребенок уникален, что дети по-разному усваивают информацию и кому-то необходимо побольше визуальных подсказок, а кому-то письменных. Может, чтобы он понял умножение, ему вместо крестика нужно точку поставить? Так это работает.

Дети инклюзируется насколько они могут, образование идет навстречу, насколько оно может. И это нормальный процесс.

— Столько лет занимаясь всеми этими вопросами, живя с сыном- аутистом, я честно не знаю, кто кому больше помогает, - замечает Яна. И изменения, которые происходят в школе - совершенно поразительны. Хотя мы их и не ожидали.

Первый учебный год закончился настолько успешно, что школа взяла на себя часть финансирования. С учебного года 2014-2015 в рамках образовательного комплекса №1465 для особых детей открыли еще и группу детского сада.

ТОЛЬКО БЕСПЛАТНО, ТОЛЬКО В ЧАСТНОМ ПОРЯДКЕ

С самого начала работы Екатерина Мень и Яна Золотовицкая знали, что их эксперимент должен быть чистым, почти лабораторным, практически научным. А значит, все его участники - совершенно независимыми.

— Нам надо доказать, что эта модель позволяет помочь всем, кто хочет инклюзироваться, - говорит Катя. Мы берем детей, которым ничего не светит, и выбираем семьи, которые эксклюзивного себе позволить точно не могут. Родитель ведь тоже активный участник процесса! Он не может быть клиентом - только партнером.

Тем временем, родители «особых» непрерывно атакуют и Яну с Катей, и директора образовательного холдинга просьбами принять в инклюзию их детей. Приходится все время отказывать, объяснять, оправдываться. По телефону и лично. А когда на разных специальных встречах родители смотрят презентацию класса «Центра проблем аутизма», они, представьте себе,плачут. Потому что понимают, что это доступно двум десяткам детей, да и то благодаря невероятным усилиям их мам и доброй воле благотворителей из «Галчонка».

Государство сейчас во всех законах декларировало инклюзию, в Москве вот уже 20 лет есть государственные институты, работа которых заключается во внедрении инклюзивного обучения. Люди там получают зарплаты, выигрывают гранты, читают лекции, проводят семинары. Конечно, во многие школы въехали дети на колясках. Но ментальные инвалиды…

Должны были прийти две мамаши-скандалистки, чтобы внедрить инклюзивную модель, которая работает безупречно для всех детей с аутизмом и поведенческими особенностями! Правда, теперь в институтах говорят, что это очень дорогая модель. Хотя что может быть дорого, когда речь идет о возвращении судьбы детям?

— Сейчас, когда подходит к концу наш второй учебный год в школе №1465, мы видим, как дешевеет обучение ребенка: оно сократилась в три раза! - говорит Катя. Потому что в первый год половину стоимости составляли деньги на обучение тьютора и педагогов. А теперь - это квалифицированные специалисты.

Бывает колясочник, которому нужен пандус, а бывает ребенок, которому нужен тьютор. И это не должно ложиться на плечи родителей. Родители итак несут огромную нагрузку, воспитывая своего особого ребенка.

Так что нужно сделать, чтобы инклюзия стала нормой жизни в России?

— Создана система, которая позволяет внедрить инклюзивное обучение в любой школе страны, - уверены учредители «Центра проблем аутизма» . Есть метод, методологические наработки, есть техники, есть не только общая матрица, а знание всех нюансов, без которых сама матрица не оживет, есть возможность обучать специалистов - и все работает! Главное, чтобы государство нас поддержало финансово и обеспечило проекту строгий общественный контроль.

Инклюзия с технологией создания ресурсной зоны - система очень ригидная, она складывается из мельчайших подробностей и деталей (но не мелочей). И каждую Катя и Яна досконально изучили и каждую готовы отстаивать. Именно поэтому они достигают поставленных целей, система работает, а дети, кем-то признанные безнадежными - получают образование, заводят друзей, развиваются, растут… Правда, пока это только 18 детей из 60 000 аутистов Москвы.

Сколько их всего в России - даже не посчитали.

P.S. Чтобы новые дети с аутизмом могли прийти в следующие школы и их встретили там такие же подготовленные учителя и переученные психологи, нужны новые площадки - с новым оборудованием, с новым персоналом, с новым особым знанием.

Ценность развития проекта была признана экспертами глобальной фандрайзинговой площадки Global Giving. До 27 марта Благотворительный фонд «Галчонок» привлекает средства на развитие инклюзивного школьного образования для нейроотличных детей на этой платформе. Мы должны использовать возможность и поддержать эту удивительную работу. Здесь это сделать очень просто:

Так же просто можно помочь на сайте фонда «Галчонок».

Известные представители мировой науки и медицины 18-20 апреля соберутся в мультимедийном пресс-центре РИА Новости на I Московскую международную конференцию "Аутизм: вызовы и решения". Насколько распространены расстройства аутистического спектра (РАС) в России? Нуждаются ли отечественные специалисты по аутизму в обмене опытом с зарубежными коллегами? На эти и другие вопросы корреспонденту РИА Новости Анне Курской ответила эксперт фонда "Выход", президент АНО "Центр проблем аутизма" и член оргкомитета конференции Екатерина Мень.

- Екатерина Евгеньевна, насколько аутизм сегодня распространен в России?

Достоверной статистики нет. Мы полагаем, что аутизмом страдает один человек из сотни, то есть около 1% детей до 18 лет. А если речь идет обо всем спектре аутистических расстройств - то не менее 1,5%. При этом мы ориентируемся на статистику, которая достаточно тщательно ведется во многих зарубежных странах. Мы исходим из того, что этот диагноз не имеет никаких ограничений: ни территориальных, ни социальных, ни этнических.

Достаточно ли проблемы больных аутизмом, на ваш взгляд, освещаются в отечественной прессе и обсуждаются в медицинском сообществе?

Недостаточно. В России проблема аутизма до сих пор остается в ведении психиатрии, и даже не столько медицины, сколько психиатрического сервиса. А он, как и вся наша медицина, находится не в лучшем состоянии. Кроме того, отечественная психиатрия - это прочная самозащищающаяся система, бесконечно воспроизводящая советские образцы. Говорить о научном развитии внутри нее пока не приходится. И пока ученые не забрали оттуда исследования аутизма, никакого научного прогресса не будет.

- А куда его следовало бы, на ваш взгляд, забрать?

Его надо забрать в неврологию, нейрогенетику и нейроиммунологию, как это произошло в других странах. Аутизм уже давным-давно имеет другую дисциплинарную прописку во всем мире. Когда его оттуда вытащили, произошел сильный прорыв в исследованиях, в понимании аутизма. В России есть отдельные ученые, которые занимаются аутизмом в струе мирового научного тренда, но это не системное явление.

По-видимому, бессмысленно задавать вопрос о том, насколько актуально использование в России мирового опыта…

Да, в том-то и дело. Вообще, наука - это экстерриториальная вещь, у нее нет границ. Другое дело, что есть границы у финансирования, у заказа. Например, в США в исследования аутизма вкладываются огромные средства. Конечно, там происходит научный прорыв. Не потому, что американские ученые чем-то лучше наших (тем более, если хорошо копнуть "американского ученого", легко может обнаружиться, что американское светило, например, из Новосибирска или Твери). В этом главная прелесть науки - у нее нет гражданства или национальности.

Но при этом главная наша проблема, имеющая вполне локальный флер, состоит в том, что профессиональное сообщество на уровне практиков, а не ученых, не хочет принимать те очевидно эффективные клинические и коррекционные результаты, которые, собственно, и опираются на данные, полученные в рамках научных исследований. Наши практики продолжают оперировать методиками, выросшими, в лучшем случае, из Выготского и Лурии, а в худшем - из академика Снежневского. И это довольно удобно, потому что привычно.

Практики никак не могут обнаружить связи между данными об особенностях синаптического прунинга у аутистов и их, практиков, коррекционными стратегиями. Практики не видят связи между аутоиммунитетом и конкретным клиническим вмешательством. Возможно, такая связь и не может быть сразу очевидна. Вот для этого, собственно, и инициируется конференция - эти связи раскрыть.

Вопросов в аутизме до сих пор больше, чем ответов, но это не значит, что ответов нет вовсе. И найденные на сегодня ответы определенно выводят аутизм из разряда психозов, и уж точно исключают возможность "воспитания аминазином".

Насколько я понимаю, в предстоящей конференции будут принимать участие врачи с мировым именем, добившиеся уникальных успехов в лечении аутизма. Кто именно к нам приедет?

Не только в лечении, конечно, но и в объяснении аутизма, а это тоже залог успеха: ведь терапия без понимания - это шаманство с бубном. В конференции будут принимать участие ученые из разных стран. Естественно, там будут и российские ученые, связанные с этой темой. Приедет довольно большая делегация американских специалистов, ученые из Италии, Великобритании, даже из Саудовской Аравии, где исследования аутизма достаточно хорошо в последнее время финансируются.

В конференции будут участвовать представители прикладных и фундаментальных областей науки. Будут выступать ученые, которые занимаются исследованиями в области биохимии и биомедицины аутизма, которые изучают отдельные гены или белки, процессы в иммунной системе и так далее. Их результаты позволяют всем людям, которые считают, что аутисты - это сумасшедшие, возразить, что это не так, у них особое клеточное устройство.

Второй тематический блок конференции будет посвящен самым актуальным методам коррекции аутизма, здесь выступят несколько мастеров поведенческой терапии и теоретиков поведенческого анализа.

Методики коррекции аутизма: от научных до нетрадиционных Методики коррекции аутизма направлены на снижение аномальных особенностей, связанных с аутизмом, а также для повышения качества жизни людей, страдающих аутизмом, и особенно детей.

Кроме этого в конференции примут участие специалисты в области фундаментальной и прикладной неврологии, изучающие нарушения в развитии сенсорных систем. Ведь аутизм связан с нарушениями сенсорной интеграции, сбоями в обработке сенсорной информации. Ученые-практики покажут нашим специалистам, как с этим работать. Также приедут клиницисты, которые участвуют в исследованиях, но при этом имеют большой клинический опыт. Большой мастер-класс для врачей проведет ученый и врач Синди Шнайдер.

К нам приедет прочитать лекцию Робер Навье, руководитель научной группы из Калифорнийского университета в Сан-Диего, который недавно опубликовал в журнале Nature результаты "мышиного этапа" исследований по использованию одного препарата в лечении аутичных пациентов. Это открытие лежит в русле теории связи аутизма с митохондриальными нарушениями, оно обещает хорошие биомедицинские перспективы.

Нам удалось собрать на конференцию самые "сливки" научного и клинического мира. Эти люди понимают, что в России сегодня сложилась непростая ситуация. Я с удивлением узнала, что научный мир вообще очень любит Россию.

- Кому адресована предстоящая конференция?

Мы сами, организаторы, для себя ее адресность определяем с трудом. По большому счету, конференция может быть интересна родителям, которые интересуются передовыми исследованиями, контактами и консультациями, поскольку она будет насыщена разными мероприятиями, программами и тренингами. Конференция - это всегда очень демократичное пространство, тем более что она пройдет в таком прекрасном и удобном для свободной коммуникации месте, как РИА Новости. Там будут работать волонтеры и переводчики, родители смогут задать свои наболевшие вопросы лучшим врачам мира.

Но в первую очередь конференция все-таки адресована специалистам. Мы ориентируемся на ученых-нейробиологов и врачей, неврологов и педиатров, а также врачей любых других профилей, которые в своей практике сталкиваются с аутистами, и не знают, что с ними делать. Если у врача любой специализации существует запрос на получение очень квалифицированного и качественного ответа на свой вопрос, он может туда прийти.

Мне бы очень хотелось, чтобы на конференцию пришли и психиатры, но мне почему-то кажется, что не стоит надеяться на большой поток слушателей из этой области. Хотя я бы хотела ошибиться в своих ожиданиях.

- Как вы считаете, может ли одна конференция изменить ситуацию с лечением и отношением к аутизму в России?

Думаю, не может. Но с чего-то надо начинать. Я надеюсь, что эта конференция станет ежегодной. И уже сегодня можно отметить к ней невероятный интерес, особенно с учетом наших очень ограниченных средств и возможностей. У нас есть многое, о чем нужно рассказать российской профессиональной среде.

А также информация об участии в конференции, размещена на официальном сайте конференции и на сайте фонда "Выход".

Материал подготовлен в партнерстве с информационным проектом фонда "Выход" "Аутизм: диагноз, который появился вчера".

Екатерина Мень, журналист, президент АНО «Центр проблем аутизма: образование, исследования, защита прав», эксперт по аутизму Сообщества практик «Превентивная медицина», соавтор адаптации и соорганизатор внедрения первой отечественной инклюзивной модели обучения детей с РАС «Инклюзия 1465», учредитель и контент-директор ежегодной международной научно-практической конференции «Аутизм. Вызовы и решения».

Psychologies:

Сколько сейчас в России людей, имеющих расстройство аутистического спектра?

Екатерина Мень:

Официальная статистика у нас пока так и не занялась подсчетом этой категории пациентов. Можно сказать, что 1,5% от всей детской популяции находится в той или иной точке аутистического спектра - тут работает мировая статистика. Это порядка 400 тысяч детей в возрасте до 19 лет по всей стране. Пересчитать взрослых с аутизмом вообще не представляется сегодня возможным, потому что до сих пор в обычной системной практике принято лишать этого диагноза человека после 18 лет (а порой и с 14 лет) и заменять его на какой-то другой из группы психиатрических заболеваний, чаще всего - на шизофрению.

Но хотя бы диагностировать его мы научились?

Е. М.:

Аутизм - диагноз, который ставится на основе наблюдений, но наблюдений по определенному диагностическому стандарту. Скажем, чтобы поставить диагноз «диабет», человека отправляют сдавать кровь на сахар. Для аутизма таких лабораторных тестов не существует. Но есть другие объективные инструменты тестирования, на основании данных которого и ставится диагноз. Так вот, эти инструменты у нас никак не внедрены. Условно можно сказать, что в крупных городах возможна гипердиагностика, когда на всякий случай любую задержку развития считают аутизмом, а в городах помельче детям с аутизмом ставят другие диагнозы, так что обнаруживаются чудесные картинки, когда в областном центре всего десяток детей с аутизмом и он считается редким заболеванием.

Проводятся ли у нас исследования аутизма?

Е. М.:

Есть отдельные, очень редкие инициативы частных научных команд, которые в рамках своих весьма скромных возможностей включаются в исследования и какие-то клинические разработки, как, например, медицинский исследовательский центр «Иммункулус», разрабатывающий превентивные тест-системы для групп риска по аутизму. Кое-что есть в генетической области - просто потому, что она развита достаточно хорошо. Но для системы помощи от нее для аутизма мало проку. Это часто наука ради науки. Ведь сегодня уже известно, что даже при генетической предрасположенности ребенок не станет аутистом без определенного «букета» внешних негенетических триггеров. Еще есть лаборатория нейробиолога Т.А. Строгановой, которая, в частности, занимается разработкой ранней диагностики на основе данных глазного контакта у ребенка. С другой стороны, блок нейронаук, который представлен у нас, лишь по касательной задевает тему аутизма, так как вообще исследует мозг и поведение. Не так давно я беседовала со нашим известным нейрофизиологом Александром Капланом, который возглавляет лабораторию нейрофизиологии биофака МГУ им. М.В. Ломоносова. И он прямо мне сказал - знаю, что уже неприлично не заниматься проблемой аутизма, но мы пока не занимаемся. То есть тут не только вопрос финансов, но и вопрос научной воли. В России очень много всего, что могло бы работать на пользу аутистическим исследованиям. Но пока - увы.

Наши специалисты информированы о зарубежном опыте работы с такими детьми, используют новейшие методики коррекции аутизма?

Е. М.:

Когда почти 10 лет назад я стала вникать в эту тему, то обнаружила катастрофическую разницу в подходах, в понимании, в клинической практике между отечественной помощью детям с аутизмом и зарубежной. За эти годы мы продвинулись. Появилось то, что доказанно необходимо этим детям, - АВА-терапия, сенсорно-интегративные практики, метод альтернативной коммуникации PECS, идеальная модель инклюзивного образования для детей с аутизмом, которую уже пытаются внедрять в разных школах, более тщательные обследования в общепедиатрической медицине. Но все равно этого очень мало. И я не вижу пока желающих поставить это на массовые рельсы.

Значит, ваша ежегодная конференция призвана в какой-то степени восполнить эти лакуны? На что делается акцент - на теорию или практику?

Е. М.:

Наша главная задача - это информационная синхронизация. Конференция мультидисициплинарна, как и сама проблема аутизма, она дает самую актуальную информацию из области медико-биологических проблем аутизма, поведенческих наук, образования, психолого-педагогического сопровождения. У нас проходит очень много мастер-классов - клинические семинары для врачей, тренинги, воркшопы по разным методикам, обмен опытом. Работает сразу несколько секций. Кроме того, есть еще внекоференционная программа, где всегда организуются ценнейшие практикумы с зарубежными специалистами, которые мы обеспечиваем переводом на русский. Пресс-центре МИА «Россия сегодня» традиционно предоставляет свои потрясающие возможности для нашей плодотворной работы.

Кто может стать участником конференции - только специалисты? Или родители тоже?

Е. М.:

Все, кто так или иначе соприкасаются этой проблемой: психологи, педагоги, врачи, родители. К нам приезжают со всей России. Официальный язык конференции - русский, так что можно не опасаться языкового барьера. Любой родитель, желающий послушать доклады или проконсультироваться непосредственно у лучших специалистов мира, может оставить ребенка в детской комнате, где с ним будут играть поведенческие инструкторы. Мы договариваемся со всеми лекторами и спикерами о безвозмездном участии в данном форуме. Это дает возможность сделать выход к этим знаниям очень доступным. Цена оргвзноса всего около 2000 рублей. Очень много волонтеров, родителей, гостей из регионов получают бесплатный доступ. Но мы не помним, чтобы кто-то пожалел о потраченной сумме. Такое мероприятие бесценно.

В последнее время в России все чаще ведутся разговоры о необходимости внедрения инклюзивного образования – то есть совместного обучения “обычных” детей и детей с различными умственными или физическими отклонениями. Многие родители крайне негативно высказываются об этой перспективе, опасаясь, что появление в классах “других” детей плохо скажется на общем образовательном уровне.

“Лента.ру” поговорила о том, как инклюзивное образование реализовано в США, с образовательным консультантом, научным сотрудником Центра для детей с особыми потребностями (Коннектикут, США) Мариной Азимовой, а также обсудила проблемы совместного обучения детей в России с филологом и журналистом Катей Мень и координатором общественной организации “Центр проблемы аутизма” Яной Золотовицкой.

“Лента.ру”: Что подразумевается под инклюзивным образованием в Америке? Совместное обучение обычных детей с теми, у кого есть нейрологические отклонения, или также с детьми, имеющими физические недостатки?

Марина Азимова: В Штатах школы сейчас считаются инклюзивными только тогда, когда в них попадают дети с ментальными особенностями. Это либо умственная отсталость, либо расстройства аутистического спектра, которые невероятно широки и к которым относится, например, странное поведение. Физические недостатки в США вообще не считаются ограничением для обучения с остальными детьми. То есть, если в школу ходят дети с ДЦП, спинальники (дети, получившие травмы позвоночника, которые привели к параличу одной или нескольких конечностей – прим. “Ленты.ру” ), то такая школа даже не считается инклюзивной – это просто обычная, нормальная школа

Когда в США стало внедряться инклюзивное образование?

В условиях Соединенных Штатов концепция инклюзивного образования стала активно приниматься, изучаться и внедряться приблизительно в последние 15 лет. До этого в школах были классы, которые назывались инклюзивными, но на деле дети с ментальными особенностями приходили туда, сидели на задней парте все шесть уроков и рисовали.

15 лет назад – это совсем недавно. Насколько я знаю, в Италии начали серьезно обсуждать этот вопрос еще в 1970-х годах.

В Италии в 70-е говорили об этом, но ничего не делали. Говорить могут все. В Штатах говорили с 50-х годов, но это не значит, что кто-то что-то делал.

А почему так много времени прошло между началом обсуждения и реализацией конкретных мер?

Дело в том, что никто не представлял себе, как это делается. И потом, не было хорошей, отработанной методики обучения аутистов в принципе. Про них знали только одно: они не могут учиться с остальными, поэтому их надо отделять. Никто не мог представить себе такую модель, которая позволила бы реализовать совместное обучение без проблем для типичных детей и без того, чтобы дети с нарушениями оставались где-то на задворках, физически присутствуя в классе, но, фактически, будучи там мебелью. В России, например, тоже никто не представляет себе нормальной инклюзивной модели.

А есть ли вообще такая модель?

В Соединенных Штатах все более и более распространяется модель, которая действительно работает. Сейчас если не половина, то, по крайней мере, процентов 45 всех школ со специализированными классами имеют цельные инклюзивные программы. Это выглядит так: детей, у которых есть большие пробелы в развитии, сажают в отдельную комнату, разбитую на небольшие кабинки, где они получают индивидуальное образование один на один с тьютором. Программы для каждого из таких детей создаются персонально, на основании теста, который проводится в начале учебного года. Это делают педагоги таких специализированных комнат совместно с тьюторами.

Когда создаются эти индивидуальные учебные планы, путем тестирования или пробы определяется, может ли тот или иной ребенок находиться в общей комнате с типичными детьми. Мы берем ребенка в класс и выясняем, например, что без усталости, криков, плача и обид он может продержаться в классе приблизительно 10 минут. И мы начнем с того, что будем брать его в общий класс каждый день на 10 минут. Если мы видим прогресс, то постепенно будем увеличивать время его пребывания с остальными детьми. Если ребенок-аутист, скажем, хорошо рисует, но слаб во всех остальных областях, то мы будем брать его в общий класс только на уроки рисования. И так далее.

Получается, что дети с ментальными особенностями вообще не общаются с обычными детьми, потому что большую часть времени в школе проводят в своей специализированной комнате?

Общаются. Они выходят на перемену, они выходят на ланч, они выходят на физкультуру, выходят на общешкольные события, участвуют в праздниках – пусть и не в такой мере, как и обычные дети. Более того, у них есть партнеры из числа типичных детей, с которыми они садятся вместе.

Как реагируют на присутствие “особых” детей остальные ученики?

К счастью, американское общество в этом смысле воспитано великолепно. Оно приучено к тому, что любой человек, с любым отличием, физическим или ментальным, является частью общества.

Многие родители детей с ограниченными возможностями в России опасаются, что дети в обычных школах могут начать травить их.

Сейчас в Америке никакой травли даже близко нет. Это результат того, что необычные ребята уже давно стали частью реальности типичных детей. Более того, дети с ментальными нарушениями в какой-то степени служат социальными гуманистическими терапевтами для нейротипичных детей (детей без нейрологических отклонений – прим. “Ленты.ру” ). Предположим, у кого-то из обычных детей повышен уровень агрессии, но достаточно поручить его заботам нейроотличного ребенка, как постепенно поведение “агрессора” начинает меняться. Очень быстро дети начинают сами следить за аутистами, чтобы они выполняли все предписания и так далее, обращать внимание тьюторов, если что-то не так.

Сейчас чиновники все больше говорят о внедрении в России инклюзивного образования. Как можно преодолеть тот барьер неприятия, который есть у наших граждан?

Надо образовывать общество. Весь апрель – месяц распространения информации о проблеме аутизма – в Соединенных Штатах по телевидению показывают программы об этом заболевании. Более того, во всех школах проходят так называемые difference days – дни, когда школьникам рассказывают о том, какие отличия могут быть между людьми. Это могут быть отличия в расе, отличия в культуре, отличия в заболеваниях, отличия в поведении. Также у нас есть специальный тренинг, на котором учителям, ведущим занятия у обычных детей, объясняют, как сделать так, чтобы эти дети чувствовали себя наиболее приспособленными к существованию “других” людей.

Ведется ли в США какая-то работа с родителями?

Обязательно. Родители обычных детей приглашаются на difference days, им каждый год рассылается новый буклет примерно такого содержания: “Здравствуйте, в этом году в нашем классе будет учиться тот-то и тот-то с диагнозом “аутизм”, и поэтому, если ваша дочь или сын придут домой, рассказывая о необычном поведении детей, мы хотим чтобы вы знали, почему это поведение может быть необычным”.

Но культурные нормы меняются довольно медленно, и на первых этапах внедрения инклюзивного образования в России неизбежно будут сложности, и дети с ментальными особенностями пострадают…

Они не пострадают, если проводить правильную образовательную программу. Надо создавать инклюзивные классы и начинать тренировать детей в той школе, где они созданы. И тренировать родителей этих детей.

Как надо поступать, если со стороны детей все-таки есть признаки агрессии?

В этом случае надо наказывать агрессора.

А если агрессия исходит от родителей?

Если со стороны родителей, то им надо предложить выбрать любую другую школу.

Но разве это не нарушит право их детей на образование?

Ничего подобного. Они же пытаются нарушить право на образование этого аутиста? Почему права типичного ребенка более важны, чем права аутиста? Покажите мне такую строчку в законе, и тогда мы обсудим этот вопрос.

Родители нейротипических детей часто говорят, что добавление в класс аутистов может снизить общий образовательный уровень из-за того, что они усваивают материал не так, как обычные дети. Что вы можете возразить на это?

Если использовать ту модель, о которой я говорила, то общая образовательная программа никак не изменится от наличия в школе аутистов и других “особенных” детей.

Яна Золотовицкая: Другой вопрос, что в России никто не владеет педагогическими технологиями, которые бы обеспечивали потребности аутиста, не снижая при этом образовательную планку нейротипичных детей. Так что отчасти почва для опасений у родителей есть.

С родителями и детьми более или менее ясно. А откуда брать педагогов, способных грамотно работать с детьми, имеющими ментальные особенности?

Яна Золотовицкая: Требуется переработка педагогического подхода.У нас есть масса учебных заведений, которые готовят специальных педагогов для работы в коррекционных школах, готовят психологов-дефектологов. Отечественная дефектология все-таки не вчера возникла, она выработала достаточное количество неплохо работающих приемов, которые умеют учитывать индивидуальные особенности ребенка. Достаточно просто модифицировать это образование и, во-первых, обучать педагогов тому, что такое аутизм. Потому что сейчас им об этом не рассказывают – может быть, есть 1-2 лекции, где говорят об этом заболевании в общих чертах. Такое незнание порождает огромное количество мифов и стереотипов, которые не соответствуют действительности. Например, что все аутисты сидят в углу и раскачиваются, что они не любят, чтобы их трогали, не смотрят в глаза. Но аутисты очень разные.

Необходимо ввести какую-то образовательную норму, которая будет готовить специальных педагогов со специализацией по аутизму. Ничего даже не нужно изобретать заново, достаточно взять методики, давно работающие за границей.

Кроме того, существует четкая разница между понятиями “инклюзия” и “интеграция”, а у нас эти два термина часто путают – отсюда и многие страхи родителей нейротипичных детей. Интеграция – это процесс, при котором человека с недостатками любой ценой дотягивают до нормы. То есть она основана на том, что негативные эффекты выключаются и преодолеваются. Инклюзия – это совершенно противоположное понятие. Она меняет общество и окружающую среду для того, чтобы человек с дефектом мог бы чувствовать себя свободно. Простой пример: знаменитый летчик Мересьев, у которого отнялись ноги и который в замечательном фильме с Кадочниковым лихо и с улыбкой на людях отплясывал в протезах, а потом с серым от боли лицом в одиночестве отмачивал культи. Общество отдает должное его героизму за то, что он с протезами смог сесть в самолет. Так вот, инклюзия – это создание такого самолета, при котором летчик мог бы летать без протезов. А все остальное – это интеграция.

Поэтому, когда мы отбираем детей для совместного обучения с обычными ребятами – это не инклюзия, это интеграция. И когда мы говорим о том, что в школе аутичный ребенок должен не мешать нейротипичным детям, должен сидеть и не дрыгаться, должен читать – это тоже интеграция, а вовсе не инклюзия.

Есть ли сейчас в России специалисты, которые в состоянии обучать учителей, директоров, психологов этим методикам?

Яна Золотовицкая: Практически нет. В итоге приходится обучать их “варяжеским” способом, привозя из-за границы тех, кто знает, как нужно обучать, кто сможет разрушить мифологию, сможет на конкретных примерах из жизни сломать стереотипы наподобие “я этим занимаюсь 30 лет, и я знаю, как надо обращаться с такими детьми”.

Существуют ли какие-то централизованные программы по приглашению в Россию иностранных лекторов, рассказывающих об особенностях инклюзивного образования?

Катя Мень: Со стороны государства существует огромное количество деклараций, вроде повышения пенсий и так далее. В случае с инклюзивным образованием ситуация та же: например, в московском законе об образовании эта идея прописана, но при этом право “особенных” детей учиться вместе со всеми ничем не обеспечено. И в итоге дело даже не в том, что родители здоровых детей скажут, что они против. Дело в том, что родители больных скажут, что они не поведут в обычный класс, без тьюторов и так далее, своего ребенка, который не умеет разговаривать. Нужно быть совершенным безумцем, чтобы ребенка, который требует абсолютно иного подхода, вдруг бросить туда, как щенка в прорубь.

Зачем вообще пытаться внедрять инклюзивное образование? Существуют же коррекционные школы, в которых аутистов чему-то учат, прививают определенные навыки.

Марина Азимова: Коррекционная школа не способна подготовить ребенка к жизни в обществе. Как раз сейчас я разрабатываю индивидуальный план для девочки, которая вышла из такой школы. Ей сейчас 20 лет, и ее всю жизнь учили писать палочки и крючочки. Она толком не может держать карандаш, но ее никто до сих пор не научил надевать собственную обувь на правильную ногу. Что важнее в 20 лет: чтобы она умела писать крючочки или чтобы она умела сама вытирать себе нос? В Америке в специальных классах детей учат всем этим навыкам, плюс они находятся в среде, гораздо больше приближенной к реальности, чем коррекционная школа, и тоже таким образом учатся.

Кто был инициатором разработки и внедрения программ инклюзивного образования в США?

Изначально инициаторами были родители, а также педиатры, социальные работники и психологи-бихевиористы. В какой-то момент критическая масса тех, кто этого требовал, была превышена, и государственным учреждениям просто не оставалось выхода, надо было реагировать. И уже потом в парламенте были приняты соответствующие законодательные документы.

katya_men ). Про аутизм. На удивление пустая и невнятная. Обычно я «Школу злословия» и не смотрю. Не знаю, всегда так, или бывает поживее... Но эта передача своей неконкретностью просто убила. Да, поговорили про то, что аутисты все такие особенные, не могут и не умеют так, как мы взаимодействовать с окружающим миром. Поводили пальцем по столу про то, что мы знаем крайне мало, но надо что-то как-то делать... Но не сказали главного.

Ни слова не было сказано про систему био-медицинской коррекции аутизма (БиоМед). Хотя Екатерина про нее знает (как свидетельствуют ее комментарии в сообществе autism4us ) и использует для реабилитации собственного ребенка. Про то, что бороться с аутизмом можно и эта борьба небезуспешна. Да, сложно, недешево, долго, но реальная методика (вернее методология) есть. Есть посвященные ей даже русскоязычные форумы. Есть научные исследования, есть даже книги. Один нюанс... Эти материалы пока не признаны официальной медициной. Ибо палка - о двух концах.

Видимо, по этой же причине не было сказано правды о факторах, вызывающих аутизм. А основные факторы - это прививки и антибиотики. Подавляющее число прививок в настоящее время содержит консервант, в состав которого входит ртуть. Доза вроде бы умеренная. Хотя сам факт уже пугает. При определенных условиях некоторые дети получают ртути больше, чем допустимо. Ребенок получает ртутное отравление; у него резко просаживается иммунитет, и в результате микрофлора, которую он как-то регулирует, выходит из-под контроля. В частности кандида, продукты жизнедеятельности которой достаточно токсичны. И состояние усугубляется. Под такой сильной нагрузкой начинают сбоить другие системы. Например, перестают вырабатываться ферменты, расщепляющие некоторые белки: глютен (содержится в пшенице, ржи, овсе) и казеин (содержится в коровьем молоке). В результате наша обычная пища (а ее крайне сложно представить без круп, муки, молока, сыра и т.д.) перестает правильно перевариваться, а продукты ее переработки действуют на организм как наркотик. Пищеварительная система работает очень плохо. Из организма хуже выводятся тяжелые металлы и другие вредные вещества. В результате ребенок просто не способен взаимодействовать с окружающим миром адекватно. Запустить этот процесс может даже зубная пломба (пломбы с амальгамой серебра тоже содержат ртуть). Или ударный курс антибиотиков, который не сопровождался курсом антикандидных препаратов. А результат - аутизм разной степени тяжести. Даже не у грудного ребенка, а у подростка.

Наверное, принципиально другой передачи от «Школы злословия» ожидать и не стоило. Война - не их формат. И лавры Влада Листьева их не прельщают. Почесать языками, посудачить, поязвить - это для них. Не докапываясь до неприятной правды. Начнешь ведь копать - накопаешь... Сколько денег вкладывается государством в прививки? Сколько от них «отпиливается»? Сколько на этом зарабатывают фармацевтические корпорации? Сколько производится разных антибиотиков? Сколько мы их съедаем при всяких простудах, ОРЗ, гриппах? Сколько их в том мясе, что мы едим? Много. Или очень много. Тема аутизма и прививок начала раскручиваться в США лет 30 назад (возможно, больше - не помню). Но поскольку аутизм - это лишь побочный эффект процесса зарабатывания больших денег, даже там официальная медицина пока старается не принимать аутизм всерьёз. Научные исследования, статьи, доклады, опыт реабилитации есть, но врачи этого как бы не знают. К нам информация стала активно проникать последние 10 лет. Но наши врачи про аутизм, БиоМед, диету БГБК (без глютена, без казеина) тоже почти ничего не знают. Нет причин, нет проблемы, нет выхода из неё. И злословить не о чем.

Усилиями Екатерины, мамы 12-летнего Платона, и ее соратников четыре года назад в московской школе №1465 открылся проект совместного обучения здоровых и особенных детей.

Ваша работа над созданием Центра проблем аутизма началась с собственной потребности в квалифицированной помощи сыну. Как это было?

В возрасте примерно двух лет у моего сына Платона случился сильный регресс в развитии. Я забила тревогу, пыталась объяснить врачам, что ребенок, конечно, может развиваться медленно, но развиваться назад не может. Фактически я выбила у врачей диагноз РАС. Парадокс, но репутация у этого диагноза хуже, чем у онкологического, врачи боятся его ставить и всячески оттягивают этот момент. Потому что если врач ставит диагноз, то должен предложить сразу и клиническую работу по нему. А если он не знает, как лечить, то отодвигает диагноз на подальше. В то время как для самого ребенка с РАС крайне важно как можно скорее начать коррекцию, в том числе терапией на основе прикладного анализа поведения. В России же 10 лет назад этого не было даже близко.

- Как вы об этом узнали?

В русскоязычной медицинской и научной литературе, которую я начала изучать, меня поражало одно: то, что я читаю, не имеет абсолютно никакого отношения к моему сыну. Платон был контактным, ласковым, эмоциональным и обучаемым, вопреки описаниям отечественных экспертов. Просто он был другим. Тогда я пошла на родительские форумы США и в англоязычную литературу. Потрясла бездна, которая в тот момент разделяла «аутичные реальности» в США и в России. Это было сравнимо с тем, как если бы ребенка с диагнозом «диабет» в США лечили инсулином, а в России - приседаниями. На мой взгляд, самая большая драма родителей, чьи дети родились с таким диагнозом в 1980–1990-е годы, - то, что у них не было интернета.

- Тогда и родилась идея центра помощи родителям аутистов?

Самостоятельной идеи центра не было. Была идея создать научно-­доказательную системную помощь своему ребенку. Сначала я заказала из США материалы научных конференций ARI (Института изучения аутизма) и Cure autism now!, вычленила тех, кому доверяли родители в США. Стала переводить часть информации, чтобы помочь своему ребенку и еще сотням российских детей-аутистов, которые в те времена буквально жили в аду.

Получив колоссальный объем новой информации и взяв на себя ответственность как мать, стали применять это на практике?

Да, конечно. Нужно было построить систему - дать людям информацию и реальные инструменты помощи - книги, лекции, конференции. Ни я, ни моя подруга Яна Золотовицкая не ставили задачи изменить мир. Мы просто хотели помочь своим детям сегодня и облегчить их жизнь завтра.

Нынешние родители, только недавно получившие диагноз РАС, обсуждают книжки, изданные по нашей инициативе, семинары и вебинары, спродюсированные нами, курсы лекторов, приглашенных работать в Россию нами. Они уже даже не знают о той реальности, которая была до этого.

- Как возникла идея совместного проекта вашего центра и ГБОУ «Школа №1465» по инклюзивному образованию детей с аутизмом?

По закону любой ребенок имеет право на образование. Но мы понимали, что в реальности детям с аутизмом закрыт путь в обычную школу. По сути, мы первыми занялись реализацией прав учеников с аутизмом на основе ФЗ «Об образовании в Российской Федерации». До этого закон и реальность расходились.

Аутист - ребенок сложный, он антишкольник. Он не понимает, что есть социальные правила, у него трудности поведения, у него серьезный коммуникативный дефицит. Чтобы его учить, нужно было понять, как это делать.

- Что сделали вы?

Изучив опыт других стран, и в первую очередь США, мы точно знали, что ученики с аутизмом могут успешно функционировать в системе образования. Выяснили, что в основе коррекции поведения аутистов лежит поведенческий анализ. Это означало, что если мы хотим снимать барьеры в действующей системе образования, то мы должны иметь педагогов, владеющих этим подходом. Мы организовали курсы и подготовили команду учителей, тьюторов, которые могли бы работать в обычной общеобразовательной школе. Затем мы внедрили сертификационные обучающие программы и открыли кафедру прикладного поведенческого анализа в Московском институте психоанализа. Там готовятся специалисты, которые потом идут работать с детьми-аутистами в обычные школы.

- Насколько важно воспитывать детей с РАС в естественной среде с их здоровыми ровесниками?

Мы сами не ожидали, насколько это будет эффективно. Задача была включить детей с аутизмом в обычный класс, не мешая при этом учебному процессу. А для этого необходимо создать ресурсную зону (отдельное от класса помещение), где у ребенка с РАС есть возможность переключиться, отдохнуть и дополнительно заниматься в индивидуальном порядке, чтобы нагонять отдельные навыки. Аутичный ученик постепенно адаптируется.

- Школа №1465 сразу согласилась на эксперимент? Как вы ее нашли?

В 2012 году, имея уже опыт обучения четверых тяжелых детей на базе коррекционной школы и подготовленных с помощью американского супервайзера учителей-тьюторов, мы обошли десяток московских школ. Сначала мы обращались в школы, у которых был опыт работы с инвалидами, но это оказалось ошибкой. Мы хотели внедрить новую систему, а значит, прежний опыт педагогов и психологов здесь был не нужен. Нужно было применять доказательные методы к нашим детям. Мы хотели их учить, а не передерживать.

Школа 1465 - районная школа Москвы, в которой вообще никогда не видели аутичных детей. Просто ее директор Артур Луцишин согласился на наш эксперимент.

Среди родителей здоровых детей есть мнение, что идея общего образования здоровых детей и детей особенных тормозит развитие здоровых. Что вы можете противопоставить такому мнению?

Если инклюзия тормозит развитие здоровых детей, значит она неправильно организована. Инклюзия не должна понижать планку образования, просто она требует педагогического креатива и развивает его.

Родители здоровых детей благодарили нас за то, что мы учим их детей толерантности, а учителя получили новый вызов. Когда дети сосуществуют с необычностью ежедневно, то она становится обычностью. А это естественное и толерантное пространство, в свою очередь, - лучшая терапевтическая среда для нездоровых.

- Сколько детей уже участвует в этой программе? Как вы оцениваете результаты?

У нас в проекте сейчас 22 ребенка, один из которых и мой 12-летний сын.

Платон учится в обычном 4Б классе, где из 30 учеников три аутиста. У каждого из них есть тьютор. Это не нянька, это технология. Например, кому-то нужен пандус, кому-то - вертикализатор, кому-то - ИВЛ, а ученику с нарушением нейроразвития - четко обученный тьютор. Расходы на эту технологию вместе со школой делит Благотворительный фонд «Галчонок».

- Как происходит обучение на примере одного дня?

У ребенка есть индивидуальная программа, например по чтению. Предмет «чтение» есть и у его одноклассников. Если ребенок-аутист невербальный и читающий, мы ведем его на ту часть урока, где практикуют понимание текста (через ответы на вопросы с помощью коммуникатора). А с части урока, где проверяется скорость устного чтения, он уходит в ресурсную зону. Это очень схематично, конечно. Но смысл в том, что это позволяет делать систему образования в целом более гибкой.

- С вашей точки зрения, кто главный для ребенка-аутиста - врач или учитель?

Сложно сказать, но важно одно - родитель не должен подменять учителя для ребенка. В первую очередь такому ребенку нужен педагог с определенными компетенциями. Аутизм как таковой преодолевается только обучением. При этом аутизм сопровождается большим количеством сопутствующих заболеваний, и здесь, конечно, нужен врач.

- В обычном смысле слова дети с диагнозом РАС никогда не повзрослеют. Как родители принимают этот факт? Какие есть варианты адаптации людей с РАС в естественную среду в их взрослой жизни?

Самая большая драма для родителей в том, что ты все время думаешь: «Что будет с моим ребенком, когда я умру?» Некоторые нынешние родители создают специальные форматы проживания - поселения, но для меня они не являются универсальным способом. Есть форматы, в которых аутичные люди могут быть встроены в реальные бизнес-процессы, и на Западе уже много бизнесов, которые поняли, что даже низкофункциональные аутисты могут быть ценными рабочими кадрами. В России это пока едва осознается.

Нужно понимать, что ментальное и интеллектуальное «тело» человека с аутизмом может быть развито, а социальное «тело» всегда недоразвито.

- Рано или поздно родитель ведь должен будет решить, с кем останется его выросший ребенок с таким диагнозом?

Это не одномоментный выбор. У меня, например, есть несколько идей обустройства дальнейшей жизни сына, но окончательного выбора никто сделать не может. Страх, что твоего ребенка кто-то обидит, когда тебя не будет рядом, всегда есть. Вопрос только в том, этот страх блокирует вас или переводит в какое-то конструктивное поле. Я желаю всем родителям действовать в конструктиве.

- Что чувствует человек, когда узнает об аутизме у ребенка, и что он может предпринять в этой ситуации?

Это ситуация состоит из всех известных видов стресса. Профессиональные психологи говорят, что для родителя это переживание равноценно смерти ребенка, потому что гибнет стандартная программа прогнозированного будущего, которая «закладывается» при рождении ребенка. Она рождается вместе с ребенком, они неразделимы, это естественные ожидания, и они рушатся. Но поскольку физической смерти не происходит, нужно каким-то образом восстанавливаться и строить жизнь заново. Нужно переродиться в качественно новое существо. Человек как бы распадается на атомы, и из этих атомов нужно создать новое вещество. Это сложный и многоэтапный процесс. Есть люди, которые долго задерживаются на этапе «распада», находясь на котором ничего невозможно сделать. В этом состоянии человек - это просто груда «сырья», какого-то материала, который не «пересобирается» ни во что новое, и это проблема.

Поэтому помощь должна оказываться не только детям, но и родителям, чтобы перевести их в деятельное начало. При этом проскочить какой-то этап невозможно, это своеобразная эволюция принятия, через которую проходят все. Даже когда человек переходит в деятельный режим и принимает диагноз, он «перепрограммирует» свои цели, меняет социальную роль - это тоже сопряжено со стрессом. Смена социальных ролей вообще тяжелый процесс. Сложнее всего пережить изменения, которые происходят внутри семьи, над этим нужно работать. Семья в этот момент должна превратиться в терапевтическую команду, стать менеджером информационного процесса и при этом остаться семьей.

Безусловно, само проникновение в эту тему стрессогенно, потому что родитель обязательно столкнется с обладателями так называемого профессионального знания, которые будут ставить на вид его некомпетентность. Если это специалист, он может быть высококвалифицированным и грамотным, но родитель должен подтвердить свой партнерский статус.

Находясь в этом клубке стрессов, нужно заботиться о себе как о представителе группы риска. Родители аутистов, к сожалению, по данным целого ряда исследований, находятся в ней из-за большой нагрузки на организм, они быстрее стареют и чаще подвержены тяжелым патологиям. Вообще, если в семье кто-то болеет, то в той или иной степени заболевают все члены семьи.

При этом есть огромное количество семей, которые феноменально справляются и представляют собой образец благополучия и крепких браков. Они принимают такого ребенка как очень интересный вызов, как содержательное путешествие, видят в ситуации возможность открывать мир, счастливую возможность изучать самих себя и осваивать новые сферы знания и коммуникации.

Родители же, находящиеся на другом полюсе, особенно при отсутствии адекватной помощи, попадают в невыносимые условия. Глубокий аутизм - это очень тяжелое состояние: человек не понимает, что происходит вокруг, он неуправляем. Такому ребенку нужно раннее вмешательство, и в этой ситуации родитель должен знать, что делать, тогда уменьшается отчаяние. Если есть план действий и четкий терапевтический маршрут, то отчаиваться просто некогда. А ребенок тогда дает прогресс, и, опять же, меняется качество жизни.

- Как с этим справляетесь вы?

Мой ребенок - глубокий невербальный низкофункциональный аутист. Мне трудно предположить, как сложилось бы моя жизнь, не будь его, или будь он нейротипичным. Это тоже определенный этап: до какого-то момента ты думаешь над этим, а потом понимаешь, что это бессмысленно. Жизнь живется так, как она живется, и нет смысла цепляться за гипотетическую жизнь - надо уметь устраивать реальную. Сейчас я могу спокойно куда-то поехать, реализовать любые планы, я могу оставить сына не только с любым родственником, но и с посторонними людьми.

В целом же, принятие - это тяжелый и сложный психологический процесс, и пока довольно мало специалистов, которые реально могут помочь: это не совсем психологическая травма, и не одно и то же, что смерть ребенка. Но, как и любое испытание, это может сделать сильнее или наоборот, убить. Конечно, не думаю, что кто-то пошел бы на такое испытание добровольно - это законы поведения: человек добровольно никогда не предпочтет сложный пусть более простому и комфортному. Тем не менее я знаю много людей, которые не сосредоточены на сожалении и на поглощении себя «драмой аутизма». Однако знаю и много семей, которые распались. Это во многом связано и с отсутствием специализированной помощи в необходимом объеме. Когда родитель недостаточно компетентен и живет долгое время не столько с диагнозом, сколько с верой в его нереальность в его собственной жизни. Когда силы направляются не на организацию системной помощи ребенку, а на вытеснение факта диагноза. Это опасная позиция - она энергозатратна, очень опустошает и пожирает ценное время.

- Как родитель может понять, что его ребенка нужно обследовать?

Это как раз системная вещь, тут не может быть инициативы снизу. В идеале тема аутизма должна подниматься в роддоме. Да, роддом место праздника и зарождения надежд. Но надо найти формы, не омрачающие этот праздник, но и информирующие о вероятностях. Допустим, в роддоме определенное количество женщин, и им сказали, что у каждого 50-го мальчика будет аутизм. То есть, в этот момент здесь находится женщина, чей ребенок будет аутистом, и ей нужно сделать то-то и то-то. Каждая будет думать, что ее ребенок - 49-й, и это тоже закон психологии. Так задумано природой: блокировать плохие новости. Люди в своей массе не открыты для разговоров о рисках, это дело специалистов - их этому учат, это профессиональный навык.

Поэтому должна быть клиническая служба, стандарт, протокол, штатная единица, которая должна помнить о том, что кто-то из этих «свертков» - в группе риска по аутизму. В каждом роддоме должен быть специалист, который понимает, каковы критерии состояния младенца, требующего такого специального внимания, какие ранние исследования можно сделать и как их прочитать. В каждой поликлинике должно быть несколько педиатров, именно педиатров, которые могут распознать первичные признаки группы риска. Они должны не ставить диагноз, а проводить скрининг, либо все специалисты должны владеть этими навыками в определенном объеме.

К узким специалистам, как правило, попадают, когда проблема уже очевидна для невооруженного глаза. Между тем главная задача - выявлять аутизм, когда еще нет его очевидных признаков. Своевременное вмешательство творит чудеса: если выявить его до 2 лет, первого критического этапа развития мозга, есть все шансы не получить «настоящего» аутиста даже при наличии предрасположенности.

Какими личностными качествами должен обладать специалист, который может соприкоснуться с аутичными пациентами?

Я бы не сказала, что нужны какие-то особые качества. Человек должен просто знать инструменты, нужно проходить тренинги по особенностям развития. Эти специалисты должны понимать, например, что просто так снять майку и приложить стетоскоп к животу аутиста нельзя, сначала нужно выяснить, как ребенок относится к прикосновениям. Моего ребенка один раз пытался посмотреть отоларинголог, после чего мы год не могли ходить к врачу. Это при том, что такие дети способны переносить любые медицинские манипуляции, если их правильно подготовить. За рубежом существуют специальные программы подготовки для врачей общей практики и для других специалистов. Например, в Атланте есть курсы для сотрудников аэропорта по работе с путешествующими аутистами. Это просто охранники, уборщики, сервисные работники. Так неужели врачей нельзя обучить базовым правилам обращения?

- Специалисты какого профиля должны работать с аутистами, на ваш взгляд?

В 2012 году американская ассоциация педиатров провела обширный обзор, результат которого показали, что нет необходимости в медикаментозной терапии. То есть так - она вторична и факультативна и касается либо очень специфических симптомов, либо коморбидных заболеваний, но не аутизма как такового. Исследование показало, что, грубо говоря, работа с аутизмом - это поле психологии, а, точнее, даже коррекционной (лечебной) педагогики. Разумеется, необходимо использовать конкретные методики и знать законы поведения. АВА, прикладной поведенческий анализ - это и есть педагогика, которая лечит.

В той же Америке с аутистами работают и «классические» психиатры, но они обязаны уметь применять методы поведенческой терапии и вообще владеть поведенческим подходом. Если ребенку нужна таблетка, а она может быть нужна, к ней прибегают в последнюю очередь. У нас пока все наоборот: лечение начинается с фармакотерапии. Я думаю, что на самом деле совершенно неважно, специалист какого профиля - неврологического ли, психиатрического или психотерапевтического - будет заниматься аутизмом, главное - что он умеет делать, знает ли он принципы поведенческого вмешательства, готов ли именно к анализу поведения, а не к превращению этого поведения в абстрактный диагностический ярлык.

Дети феноменально меняются в рамках структурированных образовательных подходов. И важно не только то, что эти подходы помогают детям, важно, что только с этих позиций врач по-настоящему видит ребенка - без понимания того, что с ним происходит, без понимания природы характерного аутичного поведения, помочь невозможно. В наших психиатрических больницах ничего подобного не происходят, для аутистов это в лучшем случае бесполезно. А в худшем... лучше и не рассказывать.

- Прикладной поведенческий анализ - это экзотика для российской медицины? Что можно сделать в ее отсутствие?

Вы знаете, мне уже не хочется говорить об отсутствии. Я не хочу рассуждать о том, что можно сделать без нее. Я хочу говорить о том, что можно сделать, если бы она была доступна в системообразующем масштабе. Я хочу вглядываться в светлое, а не в темное. Может быть, в определенный момент ABA-терапия приехала бы в Россию и без меня, и получила бы развитие без Центра проблем аутизма. Но я считаю, что просто должна была ее «привезти».

С середины 1990-х годов ABA показала высокую степень доказанности. У нас, несмотря на отдельные частные мелькания метода в каких-то почти сакральных зонах, она считалась жесткой, к методу было негативное отношение. На самом же деле это просто игра с ребенком, в которой взрослый знает, чего он должен добиться именно от этого ребенка. Если вы не подготовлены и будете наблюдать за процессом со стороны, вы, может, ничего особенного и не увидите, вам просто будет казаться, что у учителя хорошо развит коммуникативный навык и он обладает очень позитивным темпераментом, заставляющим его постоянно восторгаться даже полным неумехой. При этом ABA - это очень тонкая и технологически отстроенная методика, отличается набором приемов и правил, которые исполнитель соблюдает неукоснительно. Возьмите 2-3-летнего невербального, не умеющего усидеть двух секунд на стуле, совершенно хаотичного ребенка, который не может концентрировать взгляд. ABA-терапия быстро доводит его до состояния, в котором он сможет удерживать взаимодействие в течение нескольких часов.

- Есть какие-то особые условия эффективности поведенческой терапии?

Конечно, у любого метода есть факторы, усиливающие его и ослабляющего. Аутизм, как и любое заболевание, лучше не запускать. Самое эффективное - это раннее вмешательство и интенсивность, от 20 до 40 часов в неделю. Дополнение другими методами, основанными на поведенческих принципах. Например, система социальных историй - вид терапии, при которой проигрываются (или визуализируются) определенные социальные сюжеты, которые обременительны в самостоятельном усвоении для человека с аутизмом. Посредством социальных историй можно решить как самую простую проблему - туалета, например, так и историю о том, как пойти в кафе и купить кофе или познакомиться с понравившейся девушкой. Человека ставят в ситуацию получения этого опыта, через который он обучается. Есть еще социальное моделирование: создается виртуальная реальность, в которую «вставляется» человек и проигрывается социальный история в 3D, у нас этой технологии пока нет. Но зато внедряется видеомоделирование - метод обучения навыкам через наблюдение и имитацию образцов поведения, воспроизводимых в видеосюжетах на мониторе.

- Из доказательных методик что-то еще есть, кроме АВА-терапии?

Другой вид терапии - это альтернативные коммуникации. Мы не ждем, пока ребенок заговорит, а вводим эти методы. Это могут быть системы обмена картинками, PECS, жестовые знаки, компьютерные коммуникаторы. У аутиста, даже у вербального, нарушена коммуникативная функция - он может «вырубиться» из речи, дать сбой в самый неподходящий момент. Средства альтернативной коммуникации - его обязательные «костыли» для социального движения.

ABA становится более эффективной в сочетании с сенсорно-интегративной терапией, поскольку аутизм - это комплекс сенсорных нарушений, неправильной, разбалансированной обработки информации. Когда осуществляется вмешательство, которое корректирует именно области мозговой деятельности, отвечающие за переработку разных видов информации, обучение в рамках ABA происходит быстрее. Но, главное, сейчас в России ABA-терапию уже нельзя считать недоступным заморским методом. Она помогает огромному количеству детей, которые никогда не имели такой возможности. И, несмотря на продолжающееся присутствие зарубежных преподавателей в качестве ведущих носителей знания, зародился пул отличных отечественных специалистов. Невероятную радость доставляет наблюдение за тем, как прорастает, уже совершенно независимо от тебя, этот метод по всей стране. Переводятся статьи, книги, возникают образовательные программы, все меньше разговоров о «вреде» терапии, о ее необязательности, о ее экзотичности. Это уже такое пышное ветвистое дерево профессии, и, конечно, очень, порой, приятно ощущать себя его корешком в русской почве.

- Как следует общаться с аутистом его матери, чтобы у ребенка не было недостатка в материнской любви?

Как общаться? Главный залог успеха в общении - это знание и понимание ребенка с аутизмом. Как мы общаемся с вами? Мы ведь сперва познакомились и представились друг другу. Если, например, семья многодетная, то аутисты в ней - совершенно магические дети, они получают самую большую порцию любви. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей» - помните? Кажется, это принцип аутиста. Но их холодность - это псевдохолодность, у них просто нет навыков для выражения привязанности. На самом деле, они фантастически эмоциональны, фантастически «завязаны» на свою успешность, чрезвычайно чувствительны к тому, что могут выглядеть глупо, а подстроиться «под умного» не могут. При этом их исполнительская функция нарушена настолько, что, например, они могут знать, как решить квадратное уравнение, но из-за моторных нарушений не могут этого продемонстрировать.

В этом смысле они обычные люди, но у них есть комплекс нарушений - двигательных, сенсорных, - искажающих слой поверхностных реакций. Например, они не могут с помощью мимики показать, что они вам рады. Но именно из-за этой псевдоотстраненности вы больше и больше хотите попасть в его пространство, вы выделяете такое количество внимания и любви, что ребенок становится просто светом в окошке.

- Как изменилась ваша жизнь, и что вы можете посоветовать другим родителям, чтобы выдержать это испытание?

Что касается меня, я думаю, что в чем-то я стала хуже, в чем-то лучше. Конечно, жизнь стала абсолютно другой. Я человек достаточно увлекающийся и понимаю, что есть какие-то вещи, до которых мои руки никогда не дойдут, не потому что на них нет времени, просто они находятся в зоне вытесненного интереса. Твоя личная пирамида Маслоу переворачивается с ног на голову. Кроме того, нужно обладать определенной и очень четкой установкой, чтобы оставаться социально активным и быть интересным людям, которые не связаны с этой темой, представлять для них какую-то ценность помимо того, что ты несешь в себе определенную проблему. Не замыкаться, одним словом. Это довольно сложно, и это тоже требует определенной работы.

Это первый совет, который я бы дала родителям аутистов. Когда у ребенка находят аутизм, очень многое сразу «отваливается», обнаруживается, что жизнь вообще не такая, как вы себе представляли. Некоторые друзья превращаются в мишуру, а какие-то люди, которые были просто прохожими, становятся очень близкими. Конечно, очень поддерживает семья. И поэтому сохранение ее чрезвычайно важно. Все, кого можно привлечь к позитивному сотрудничеству: бабушки, дедушки, братья, сестры, должны держаться вместе. Не для того, чтобы ныть им в уши, а для создания, условно говоря, такого терапевтического «эгрегора». Должно пробудиться нечто родовое, потому что это самое главное.

Конечно, у родителя происходит какая-то психологическая деформация: начинаешь на все смотреть через призму этой проблемы - в этом-то и опасность. Нужно тренироваться, чтобы это стало не доминантой, а само собой разумеющейся вещью, и это тоже этап. Преодолеть его нужно для того, чтобы не придти к изгойству, к которому человек обязательно придет, если будет считать, что аутизм его ребенка - это ось, удерживающая его Землю. Любой полноценный человек проживает сложную жизнь, полную выбора, потерь, боли, и нет единой меры для несчастья, которая представляла бы нечто универсально страшное и тяжелое. В измерении жизни нет абсцисс с ординатами. Вот у этого человека умер молодой муж, а у этого старая бабушка, а у третьего пожилая собака - кому хуже? Не сравнивают такие вещи.

При этом, конечно, аутизм, увы, не может быть только частным делом семьи. Деятельность, которой мы занимаемся, невозможна без родителей. Саму суть этих процессов изменения реальности несет тот, кто в этом варится, кто пришел не наблюдателем, не просто сочувствующим. У меня никогда не было негативного отношения к тем, кто болен, кто слабее меня - даже в школе я всегда защищала «странненьких». Но это все равно абсолютно не то, что я стала думать и чувствовать, когда у меня родился второй ребенок. Может, с тем же желанием помочь, с тем же градусом сопереживания результат моей деятельности не был бы таким, какой он есть.

В России профессиональное сообщество пока родителей, скорее терпит, существует в логике «мамочка, занимайтесь своим ребенком, мы тут сами как-нибудь все устроим, будет надо - позовем». В Америке, при всей невероятной развитости профессионального «аутистического» цеха, совсем иная парадигма. Специалисты преисполнены благодарности и уважения к родителям, они понимают их как главных исследователей, лаборантов, вдохновителей и самых добросовестных коллекторов информации. Это так и есть, и это происходит потому что, когда болеет твой ребенок, ты делаешь все возможное, чтобы его вылечить.

- Из того, что вы говорите, понятно, что это огромный труд - быть родителем аутиста?

Труд, страда, послушание. Есть ситуации, в которых человек сам не должен и не может справляться, ему нужна помощь. Даже если он говорит, что справился сам, рано или поздно его надрыв вырвется наружу.

Вообще же универсальных советов нет. С одной стороны, чем раньше начать вмешательство, тем лучше. С другой, надо понимать, что аутизм - это марафонский забег, а не спринтерская дистанция. Если кинуться в бег сразу же, вы очень быстро выдохнитесь. Конечно, в начале человек находится в панике: «Надо срочно что-то решать!». Но если он при этом не готов психологически и не понимает, в чем суть предстоящей работы, он только потеряет время, потому что не сможет отличить, условно, плохое от хорошего, он не будет знать, по каким критериям он может оценить работу специалиста. Если же спокойно сесть и разобраться в том, что такое аутизм, то возможностей справиться с этим уже гораздо больше. Нужно действовать быстро, но скорость не означает панику.

- Появились ли у вас свои герои в аутизме?

О! Тут много героев. Это вообще героическая сфера. Тут много почти военных действий. Часто это - поле бескомпромиссности. Но это же и поле завораживающей человечности. И отнюдь не только аутичной, а очень даже нейротипичной. У меня есть даже почти кумир. Поршиа Иверсен (Portia Iversen), мама мальчика с аутизмом и автор удивительной книги «Странный сын» (Strange son). Она, в некотором смысле, мое альтер эго. Я восторгаюсь ее деятельностью, с другой же стороны, мне бы очень не хотелось повторить ее судьбу в этой деятельности. Но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.